Вечность - цикл сайд-стори - история первая

[Friyana]

Название: Ларри
Жанр: вероятно, драма
Размер: мини
Заказчик: Raen
Время действия: середина 17 главы

* * *

Это были очень длинные три недели.
Ларри так и не понял, может, у всех магов со временем что-то странное, и теперь так и будет всегда – проживаешь будто несколько жизней, одну за другой, а потом оказывается, что прошла всего неделя, или две, или месяц. И попытка взять и соотнести с календарем собственные ощущения каждый раз заканчивается легким непониманием, и хмыкнуть хочется, мол – это шутка, да? Три недели назад он был человеком.
Хотя как раз это сейчас уже было совершенно неважно.
Не поднимая головы, он бросил взгляд исподлобья на копающегося в сумке хмурого Рэя. Тот кусал губы, сосредоточенно прикидывая, что еще взять, что забыл положить – такой весь «не подступишься» всякий раз, когда есть повод почувствовать себя хозяином ситуации. Ларри все еще побаивался такого Рэя – и так и не научился пока находить к нему подход, но это тоже уже было неважно. У них вся вечность впереди, и от одной мысли об этом страх исчезал, и хотелось только, пряча улыбку, смотреть, смотреть на эту хмурую вертикальную морщинку на лбу, ожидая, когда наставник застегнет сумку и переведет на него непроницаемый взгляд, спрашивая – готов?
Ларри чувствовал, что пойдет за ним куда угодно. Несмотря ни на что.
Так было и с самого начала, хотя на этом сходство заканчивалось. Ларри хорошо помнил, как открыл глаза, одуревая от тяжести в звенящей голове и монотонной, почти потусторонней какой-то усталости, будто только что вычистил голыми руками поляну за стадом кентавров – и увидел его. Как Рэй неуверенно улыбнулся, и Ларри почему-то сразу, в ту же секунду окончательно почувствовал и поверил, что знает этого парня давным-давно, всегда знал, только не помнил об этом. И что это почему-то настолько правильно – то, что рядом именно он – что только обалдело моргать и остается.
Что бы Рэй ни делал тогда, в первые дни, все будто укладывалось в одну картину, слаженную до мельчайшей зазубрины. Ларри казалось, что они прожили вместе вечность, почти ни слова не сказав друг другу, молчаливо приняв, что попробуют просто слушать, не разговаривая, что сломать это хрупкое безмолвное волшебство успеют и позже. И когда потом выяснилось, что за эту наполненную нескончаемым зыбким ощущением друг друга вечность прошло каких-то три дня, это было даже смешно. Три дня – ничто, когда вы вольны не быть должными ничего никому, и можно не заниматься ничем и не мчаться никуда ни по каким делам. Только находиться рядом. Можно даже молчать, общаясь без слов, потому что и искать слова вы не обязаны тоже.
Это чувство – я могу быть не должным больше ничего никому – тогда, в первые дни, оглушило так сильно, что Ларри не мог заставить себя заговорить вслух потом еще несколько дней, даже на занятиях. Рэй был рядом всегда, каждую минуту, и чувство незаметно трансформировалось в убежденность – я могу быть не должным больше ничего никому, пока есть – он.
Сейчас Ларри уже плохо помнил, как будто и правда прошло слишком много времени, но иногда ему смутно казалось, что тогда, в те дни это Рэя даже смущало. Хотя и льстило, и привлекало до невозможности, но он будто сопротивлялся, время от времени набирая в грудь воздуха и глядя на него, подбирая слова, чтобы – что? Ларри не знал наверняка, и так и не узнал – Рэй все равно ни разу так ничего и не возразил толком. Просто смотрел ему в глаза, постепенно теряя весь пыл по капле, сплавляясь во всю ту же безмолвную нежность – ну что ты творишь, Ларри, не надо, вот бесенок же – и Ларри только торжествующе фыркал, видя, как он сдается. Все будет хорошо – это он чувствовал точно, знал твердо и наверняка – и неважно, что Рэя что-то там держит, смущает или останавливает. Ему достаточно посмотреть на воспитанника, чтобы в конце концов, махнув рукой, сдаться.
Ларри ведь ничего и не предлагал – только радоваться вместе с ним все тому же. Мы больше никому ничего не должны. Я не должен. Потому что у меня есть – ты.
Я слишком устал быть должным, Рэй. Я отдал столько, что стать магом после этого – избавление.
Выйдя из комнаты бесконечность месяцев спустя – на четвертые сутки по календарю – прожив за это время столько, что предыдущая жизнь уже стерлась в пыль, а Рэй успел врасти в него каждым нервом, Ларри обнаружил еще массу интересных возможностей. Например, что на Рэя можно восторженно и преданно смотреть снизу вверх, когда рядом другие маги, и Рэй будет кусать губы и тушеваться, не находя в себе сил цыкнуть, но млея, млея внутри от этих взглядов, захлебываясь беспомощной жаждой видеть их снова и снова. Что можно идти за ним по коридору, почтительно отставая на шаг, давая понять – ты впереди, ты первый. Что можно молча садиться у его ног в общей гостиной, глядя в пол, всем видом давая понять – тебя ничто не колышет, кроме него, и ты сделаешь что угодно, стоит только ему захотеть. Ларри чувствовал, что нащупал верную нить. Он хотел лишь одного – чтобы Рэй не беспокоился ни о чем, чтобы поверил ему и отпустил то, что заставляет его сопротивляться. Где-то за всем этим, так недалеко впереди, маячило бездумное и безумное счастье, тишина вечеров и тепло губ Рэя на виске, когда он целует перед сном, и приходящий только в его объятиях покой, когда ночи раздирал очередной кошмарный сон. Ларри рвался в это будущее с головой, уверенный – Рэй тоже этого хочет.
Просто боится.
Все изменилось, неуловимо, но бесповоротно и глубоко, когда поймавшая их после занятий в коридоре девчонка лет десяти прижала Ларри к стене и радостно оповестила мир, что он, хоть пока и не знает этого, но совершенно точно – водный маг. Для Ларри это не значило ничего – водный так водный, он тогда только плечами пожал – а Рэя будто ледяной водой окатили. Так и стоял, глядя на девчонку такими глазами, словно хотел схватить ее на руки и подбросить аж до небес, чтоб заверещала от счастья.
Ларри потом попытался спросить – ему что, водные маги как-то особенно нравятся? – но Рэй только улыбнулся и покачал головой. То ли, мол, неважно все это, то ли – ты не поймешь, то ли – забудь, долго рассказывать. Какая разница? Почему бы Рэй ни осторожничал раньше, с этого дня он перестал. И еще – он перестал просто быть рядом, и стал – вместе. Ладонью по спине, по плечам, переплетенными пальцами, жадным взглядом в затылок, испытующим ожиданием, словно еще чуть-чуть, и Ларри должен был превратиться во что-то невыразимо прекрасное, долгожданное, по-настоящему родное. Невозможно было ошибиться, слыша этот поток – так ждут выстраданное за годы одиночества счастье, в котором уверены. В котором не сомневаются.
Ларри не знал, почему новость о его клановой принадлежности сломала страх Рэя, но по большому счету ему было неважно. Для него самого объяснение ничего не меняло. Просто Рэй наконец-то понял, что рядом с ним не кто-то, свалившийся на голову и способный завтра исчезнуть, а такой же стихийный маг, как и он. Партнер, с которым свела стихия, с которым – это до Ларри доходчиво донесли на занятиях почти сразу – он и не должен будет никогда расставаться.
Это волновало и будоражило до дрожи, до колотящегося пульса в висках – они никогда не расстанутся. Им не нужно гадать, хорошо это или плохо – быть вместе – все ответы уже даны с самого начала. Они предназначены друг другу, это данность, из которой теперь предстоит строить жизнь, и как в этой жизни может быть хоть что-то не так, если данность – она вот такая? Ларри впервые чувствовал себя обреченным не на обязанности, не на одиночество и не на долг, а – на счастье. Он больше ничего никому не обязан, у него есть Рэй, а быть магом здорово и так правильно, будто ты мыкался семнадцать лет неприкаянным, измотался до отупения, до беспамятства, едва не рехнувшись, и в награду наконец-то оказался вдруг на своем месте. Там, где ты нужен, где можно ничего больше ни за кого не решать и не быть ответственным ни за чьи ошибки. Где парень, который теперь отвечает за вас обоих – за все – и от взгляда которого бросает в жар – твой наставник, и в этом мире не бывает связи сильнее.
Ты имеешь право хотеть его – однажды сказал ему Рик. Ларри не мог ему не доверять, и не мог не видеть, что Рик не всегда говорит то, что сам думает – слишком часто его слова вдруг начинали складываться не его языком, будто голосом мага говорила сама стихия, и слишком часто потом Рик сам не очень помнил, что именно только что сказал. Это выглядело, как еще одно таинство магии Стихий, и это таинство – разрешило. Ты имеешь право хотеть его – у Ларри горели уши целую ночь потом, когда он лежал, спрятавшись под одеяло с головой, помимо воли снова и снова вспоминая слова Рика. Плохо или хорошо хотеть парня? Теперь он имел еще и право усмехаться в ответ на такие вопросы. Он больше не был обязан следовать никаким нормам. Он – маг, а, значит, нормы его уже не касаются.
Но и эта жизнь тоже кончилась – как потом с ужасом понял обжившийся в ней всем своим существом Ларри, глядя на календарь, всего через полторы недели. С того момента, как Рэй увидел их с Риком в коридоре замка – они разговаривали шепотом, стоя у стены и прижавшись лбами друг к другу. Рику так нравилось, а Ларри нравилось делать то, чего хочет Рик, уж слишком нечасто выпадала тому возможность даже не то что воплотить свои желания, а – захотеть их воплотить. Рик говорил, что только с ним хочет того, чего хочет сам. Ларри не понимал, что это значит и почему так, но радовался любой возможности сделать Рику приятное так же сильно, как радовался возможности сделать приятное Рэю.
Но Рэй даже не дал ему ничего объяснить. Или дал? Просто не слушал, что бы Ларри ни пытался сказать – только, притащив его домой за шиворот, как щенка, орал и шипел сквозь зубы, на каждую попытку возражения с силой толкая его в стену снова и снова. Ларри тогда показалось, что еще немного, еще один его бессвязный бульк о том, что Рэй все не так понял, что ему не о чем беспокоиться, что никто не сможет никогда ничего изменить между ними – и все нарастающая ярость огненного мага рванет неуправляемым взрывом, разнося к Мерлину по камням бедный замок. Ларри заглядывал в горящие злобой бешеные глаза снизу вверх, хватал за руки, прикасался, уговаривал, трогал – и пугался все сильнее с каждой секундой, до ужаса и отчаяния.
На Рэя не было управы, или Ларри ее не нашел. Тогда Рэй в конце концов хлопнул дверью так, что в окнах жалобно дзинькнули стекла, и исчез до утра, а измочаленный страхом и ожиданием Ларри, под утро забывшийся тяжелым сном, проснувшись, нашел его на балконе и, осторожно подойдя, молча сел у ног, ткнулся лбом в колено, закрыв глаза – ну а что он мог бы сказать? А Рэй не глядя сжал в кулак волосы на его затылке, притягивая еще ближе, и на миг Ларри показалось – это он в отчаянии, а не я. Он просто боится меня потерять.
Мысль согрела в мгновение, и вся горечь испарилась. Я нужен ему. Я ему необходим. Ларри поднял голову и неуверенно улыбнулся, не отводя глаз, выжидая минуту за минутой, пока Рэй не сжал зубы, отворачиваясь – сдаваясь. Как всегда. Напряженный и настороженный теперь, будто ждущий удара исподтишка, он позволял снова подбираться к себе так неохотно, словно и не было предыдущих дней и недель. А еще вечность – два дня по календарю – спустя Ларри и сам поверил, что – не было. Или было слишком давно, чтобы иметь значение.
Сбегать к водным магам, озаботившись придумать для Рэя причину исчезновения, он наловчился довольно быстро. Это оказалось не так уж и сложно – врать наставнику. Ну, не может Рэй чего-то понять, так не может, кто бы знал, почему, хотя Брайан что-то про Дину пытался рассказывать, пока не плюнул, потому что Ларри все равно ни гоблина не понял, при чем тут она и какое все это имеет отношение к самому Ларри. Рэй стал дерганым, подозрительным и вспыльчивым – и это жутко пугало – и в то же время каким-то беспомощно нуждающимся, а это грело и давало надежду, что все непременно будет хорошо. Иногда бывали вечера, когда они сидели на балконе и смотрели на закат, и Рэй почти расслаблялся, позволял Ларри прислониться к нему, обнимал за плечи и ерошил волосы на его макушке осторожными теплыми пальцами, и можно было улыбаться, глядя на смуглый профиль, утыкаться лбом в плечо и тихо фыркать там, слушая. Рэю нравилось, очень нравилось, Ларри это точно знал, и нравилось прикасаться, хотя иногда на него словно что-то находило, и он то начинал вдруг старательно избегать прикосновений, то маниакально использовал каждый повод дотронуться, всеми силами делая вид, что это случайность и ничего не значит. Ларри уставал от его непоследовательности и ставших все более частыми вспышек гнева, от придирок по мелочам, но все это тоже было неважно. До тех пор, пока получалось сбивать гнев тем же вовремя опущенным в пол покорным взглядом и старательной обожающей улыбкой. Властному и беспокойному Рэю было необходимо чувствовать, что Ларри не пойдет против него и против его решений, и Ларри изо всех старался доказать и подтвердить. Ведь он доказывал – правду.
Пока Рэй это чувствовал, возможные взрывы отодвигались – нужно было всего лишь грамотно выбирать время или вовремя придумывать безобидные объяснения, когда исчезаешь, чтобы встретиться с Риком, или в «круг», не позволять себе того, что Рэй бы не одобрил, там, где он может это увидеть, следить, чтобы никто из ребят не сказал при нем ничего лишнего. А дома восхищенно смотреть на него снизу вверх, смеяться его шуткам и позволять себе дурацкие вольности вроде «да, мой господин» в ответ на любую просьбу. Такое сносило с Рэя всю напряженность в момент, оставляя лишь жадную и отчаянную, немного скомканную изумленную – нежность.
И неважно, что Рэй пока не очень умел ее выражать. Нам теперь можно все, слышишь! – пытался и не мог прокричать ему Ларри, но верил, безоговорочно верил, что докричится. Рэй просто еще не понял, что, когда Ларри рядом, можно действительно – все. Им обоим.
Предстоящую поездку в «кругу» обсуждали до споров и последующей беспомощной выжатости. Каждый был уверен только в одном – это как встреча со стихией, примерно. Правда, никто, кроме Дэна, не знал, что при таких встречах чувствуешь, но будто ощущали всей кожей – еще вот-вот, и стихия покажет им главное. Про них самих, про их будущее и настоящее, именно то самое, чего так не хватает, чтобы понять вообще все. Как последняя деталь, которая заставит заиграть смыслами все остальные.
Мне кажется, я там умру, прошептал Рик на ухо Ларри, когда все разошлись. Мы так запутались сейчас, я вообще не знаю, что мы можем дать этим людям, мы трое. Я просто умру там, а они не смогут помочь мне. Туда нельзя настолько запутавшимся. Это убьет нас, только и всего.
Ларри не нашел, что ответить – так и сидел, обняв худые плечи Рика и зарывшись ладонью в волосы на его затылке. Если ты умрешь, мы больше не увидимся, невпопад проговорил он наконец, и Рик почему-то фыркнул и отстранился, потер кончик носа. Нет уж, увидимся, это точно, покачал он головой, улыбаясь. Спасибо тебе.
Ларри не понял, за что. А потом всю ночь думал – как это будет с ними, с ним и Рэем, там? Если Рик справится, то и мы тоже, убеждался он. А значит, Рэй поймет все. Перестанет ревновать и бояться, перестанет шарахаться от прикосновений – я же вижу, он тоже хочет меня. Пусть не так, как я, пусть ему страшно настолько, что проще до сих пор делать вид, будто просто погладить меня по спине – преступление, и можно только когда я прошу сведенную мышцу размять. Рэй ошибается, и стихия даст ему это понять, наверняка даст. Это единственный способ вернуться – нужно, чтобы Рэй перестал психовать и заводиться с полпинка, как только что-то не так, и орать часами за каждое разбитое блюдце, и лезть в драку по каждому поводу. Драться с ним Ларри вообще не хотел, но Рэю плевать же – его когда так заносит, он не соображает уже, и с каждым разом это все хуже. Хотя Ларри честно старался больше не попадаться ему на глаза даже просто разговаривающим с кем бы то ни было, и новых поводов ревновать у Рэя быть не могло.
Он звереет с каждым днем, неохотно признался себе Ларри, сидя с мантией в руках и глядя на наконец застегнувшего сумку наставника. А я его такого боюсь уже до истерики, и понятия не имею, как ему доказать, что он ошибается, требуя от меня беспрекословных подчинений по первому зову. Потому что я и так счастлив подчиняться ему, и не нужно ничего требовать – я уже принадлежу ему весь.
Но сегодня все изменится. Кажется, это тоже счастье – знать, что вы идете туда, где стихия неизбежно покажет Рэю, как он неправ, и дальше вы только будете вместе. И никаких больше драк, свар и ссор, никакой ревности и непонимания.
- Готов? – спросил Рэй, переводя на него хмурый взгляд.
Ларри кивнул, привычно не поднимая головы.

* * *

Два часа спустя память, ожидания и привычки перестали иметь значение.
Ларри с трудом догадывался, сидит он или лежит, или висит в пустоте, или падает в нее, стремительно набирая скорость. Мутный воздух тускло подергивался перед глазами, смазывая очертания, путая и смывая их, переплетая предметы комнаты в узоры и горсти и безразлично швыряя их прямо в лицо. Они взрывались где-то внутри черепа с глухим низким звоном, от которого деревенели мышцы и невыносимо ныли все зубы сразу, и Ларри с трудом дышал, пережидая приступ, запрокидывая голову и поминутно облизывая пересохшие губы. Шею ломило так, что стреляло в ушах, и ничего в этом мире не оставалось, кроме этого ломающего дискомфорта, боли и удушливого, леденящего запаха, который не получалось не вдыхать, и от которого стон срывался на вой.
Будь все проклято, задыхался Ларри, силясь выдраться из кошмара, в котором увязал все глубже с каждой секундой. Темнота наступала, медленно сжимая кольцо, неотвратимая и бесповоротная – я не хочу, стонало что-то внутри. Я не хочу, не туда, только не так! Не сейчас!
Барахтаться в ней – все равно что отбиваться от глубины, бездна засасывает, и уже смешно и странно вспоминать дурацкую иллюзию, будто ты валяешься на кровати в гостиничном номере. Тебя выдернуло сквозь пленку между мирами, и здесь нет ничего человеческого – только бездна и глубина, сдавливающая, втягивающая в себя одним долгим вдохом.
Ты ведь сам хотел умереть, укоризненно смотрят из темноты глаза Рика. Ты сделал все, чтобы умереть.
Я знаю! – коротким всхлипом, нелепо взмахнув, защищаясь, руками, которыми еле можешь пошевелить – бездна сильнее тебя. И я знаю, – эхом откликается она одобрительно, и глаза Рика оплывают контуром, перетекая, переплавляясь в другие, бездна в бездне, темная и непрозрачная. И в этих глазах – ничего знакомого.
Кто ты? – отчаяние и бессилие в собственном голосе, но взгляд непроницаем, он будто прожигает ледяным потоком насквозь. Кто ты? – заорать, срываясь на хрип, силясь отодвинуться, забиться подальше от них – непонятно, почему так важно узнать, ведь здесь нет того, кто мог бы решить – важно или нет. Здесь нет меня, цепенея от ужаса, догадался Ларри. Пальцы машинально скользнули вокруг в попытках найти опору, но им не за что хвататься. Меня больше нет.
Тебя больше нет, – отзывается бездна, и взгляд темных глаз не осуждает, не сочувствует, не ждет – в нем нет ничего, за что был бы шанс уцепиться и выбраться. В нем нет вообще ничего, и пустоты тоже нет – бездна в бездне, огромная пропасть. Две бездны, почему-то впивается в сознание непонятная мысль. Вас двое. Ты убил вас обоих.
Я знаю, – губы не шевелятся это выговорить, и еще больней понимать, что ты знаешь, действительно, ты всегда это знал. Ты сделал все, чтобы вы умерли оба. Отвернуться бы, спрятаться, но тело не слушается, трещит застывшей ледяной коркой, которую пытаются смять, и глубина давит сильней и сильней, не давая пошевелиться. Ты беспомощен и беззащитен, ты никто – можешь только тонуть, распятый бездумной силой, выпотрошенный взглядом, которого не способен даже узнать.
Ларри никогда в жизни еще не был так близок к грани, пусть даже жизнь, которую помнил и к которой привык, превратилась сейчас в хаотичный набор всплесков памяти, в мешанину имен и картин, смыслов, догадок, и все это не значило ничего. Что бы ни подсовывала память, оно лишь било наотмашь, заставляя давиться от собственной глупости и слепоты. Даже выламывающая суставы, затягивающая боль, которая словно отодвинулась, не уменьшившись, как будто тоже переставала иметь значение.
Здесь ничего не было важно – Ларри расхохотался бы в лицо самому себе, тому, который тысячи лет назад шагал в камин, отправляясь сюда, прямиком на тот свет, с умным видом встав на дорогу с билетом в один конец. Это будет, как разговор со стихией, серьезно кивал Дэн, глядя из своего угла комнаты. Но здесь не было разговоров. Только бездна – и беспомощность, и приковывающий взгляд незнакомых ледяных темных глаз, высвечивающих насквозь, выворачивающих наружу все то, чему так успешно получалось давать другие имена столько времени. Всю свою жизнь.
У тебя была бесконечность, дышала холодом в лицо бездна. Ларри не знал, чем возразить – календарное время не имеет значения, он помнил это слишком отчетливо, чтобы сопротивляться. Ты можешь прожить вечность за сутки, изменить все и оторваться от прошлого за три дня, и неважно, сколько лет или недель родившемуся в тебе магу. Достаточно того, что ты мог успеть, но предпочел что-то другое. Из тысяч внутренних голосов ты выбрал не тот, который привел бы тебя к жизни.
Не так, с упреком покачал головой Рик. Из тысяч голосов ты выбрал тот один, который привел тебя к смерти.
Вас обоих, согласились бездонные темные глаза.
Нас двое – Ларри помнил это, но осознавал и то, что больше толком не помнит о наставнике ничего. Память подкидывала нечто ускользающее, неуловимое, за которым вставало необъяснимое иррациональное ощущение сгустка исполинской силы, коснувшейся его однажды, когда-то очень давно. И то, как в ответ всколыхнулось тогда внутри что-то другое – собственное – равное этой силе, два сгустка, еще не осознавших себя. Один-единственный миг, когда не было ничего, кроме тишины между ними, и ничего больше и не было нужно – и важно – и то, что больше никогда потом это чувство не возвращалось. Как будто сблизившая две силы стихия оставила их друг другу, а те так и не сумели осознать себя, вцепившись в собственное прошлое. В человеческие оболочки, которые надлежало отбросить.
Неправда, отозвался опирающийся о стену, молчаливо запрокинувший закрытое ладонями лицо Филипп. Неправда, откликнулся прижавшийся лбом к его бедру, стоящий перед ним на коленях Брайан. Неправда, качнул головой Дэн, обнимая со спины улыбающуюся рассвету человеческого города девочку с недетским лицом.
Неправда, обессилено всхлипнул в подушку измученный рыданиями Рик.
Неправда, закрыл глаза Ларри. Силы и человечность – другое. Мы оба выбрали путь, на котором нет места силам, и они так и ждут, закукленные сгустками где-то внутри нас. Они еще не знают, что им – не дождаться.
Им вообще нет дела до того, станем ли это мы, или кто-то другой даст им вырасти, с ужасом осознал он. Сила безлична, как тяга воронки в бездне, она лишь размажет того, кто встанет у нее на пути, предпочтя служению ей любование собой и глупость. Решив, что обладает правом выбора – служить или не служить.
Нестерпимый, прожигающий насквозь стыд и горечь захлестывали с головой, и бездна казалась избавлением, а незнакомые темные глаза все смотрели и смотрели, припечатывая взглядом, не осуждая, не укоряя и не ожидая ничего. Просто смотрели, и Ларри читал в них бьющее под дых точностью понимание – его всего, полностью, целиком – но не находил поддержки. Я знаю, кто ты, говорили они. Я – знаю.
И больше ничего.
Это расплата, с горечью выдохнул Ларри, зажмуриваясь. Это переход, качнулась бездна. Это – ты, ответил взгляд. Посмотри и почувствуй – кто ты.
А я могу? – беспомощно подумал Ларри. Глубина медленно врастала под кожу, не быстрей и не медленней от того, что Ларри перестал, наконец, сопротивляться ей, но ему больше не было страшно – я часть ее, я часть всего, что здесь есть, я вот-вот стану только этой частью, и все. Закономерность не может пугать, пугает предопределенность, которой силишься избежать, и страх уходит, как только принимаешь неизбежное. Я умираю, – он пытался заставить себя проговорить это вслух, но губы не слушались, а мысли стекались в капли и лужицы, то и дело меняя форму. Я становлюсь собой. Каждый становится собой, когда умирает – почему же я так боялся смерти, если она это и есть я? Почему ее боялся Рик?
Оказалось достаточным лишь потянуть за нужный поток, чтобы он качнулся и приблизил, развернув, целый невидимый раньше пласт еще одной глубины – светло-синей, прозрачной до ослепления. Ларри смотрел в нее, задохнувшись от восхищения ее теплом и светом – я помню тебя, Ричи – он коснулся бы рукой этого света, если бы мог, если бы здесь что-то значили прикосновения. Я знаю тебя.
Я знаю, чем станет сгусток силы, живущий в тебе, вижу сейчас так явственно, словно это уже случилось. Нам не дано знать будущее, но нам и не нужно – достаточно смотреть в глубину, в самую суть, чтобы увидеть ее состоявшейся.
Я тебя вижу.
Если это и есть смерть, то весь ее ужас лишь в том, что не остается ни одной маски, и куда ни смотришь, везде видишь ту самую глубину – настоящую. Я знаю тебя состоявшимся, Ричи, знаю главное о том, что тебе еще только предстоит сделать. Я бы плакал сейчас, если бы еще было чем, если бы мог – я бы оплакал твою душу и все, через что она пройдет на этом пути. Я бы оплакал нас всех – и каждый миг, когда нам придется убивать часть себя, чтобы дать жизнь другой части – каждую маленькую смерть на пути к жизни. Каждую маленькую боль, невыносимую изнутри и невидимую снаружи, крест любого из нас – видеть и оплакивать, и молчать, ведь ничего больше и не нужно, кроме как – видеть. И чувствовать.
Бездна в глазах напротив качнулась, отзываясь – не соглашаясь и не отказываясь, нет здесь «да» или «нет», теперь Ларри знал и это тоже. Глубина не может быть верной или неверной, правильной или нет – есть мириады оттенков, миллионы путей, сплетающихся течений, и одна капля способна изменить весь поток. Ты ошибся, Ричи – я выбрал не единственный путь, ведущий в смерть, а один из бесконечного множества, но и путей, уводящих в жизнь, было тоже не меньше. Я был волен изменить все, добавив новую каплю на любой точке в любое мгновение, и исход стал бы иным, так же, как ты волен умереть, сбившись в любой из дней. И сейчас я вижу и это тоже – хаос наслаивающихся глубин, каждая из которых тянет в каждую, и ты будешь выбирать из них постоянно, всегда. И выбор не станет легче – никогда. Ни твой, ни чей-либо еще, как далеко ни зайдешь, как много ни сделаешь – это и есть настоящая бесконечность, двигаться вперед без права устать и остановиться.
А я думал, что имею право не двигаться вовсе. Что настоящее и будущее теперь зависит не от меня. Что мы… я и Рэй…
Нужный поток будто сам притянулся к ладони – не пришлось даже двигаться, и глубина разошлась, впуская новый пласт, распахивая его во всю ширь, вплавляя в сознание, минуя желания и взгляды – смотри, маг. Увидеть можно все, что захочешь, если бездна живет в тебе. Если ты – это она.
Вероятностей не существует, есть лишь поток, в котором находишься, и в твоей воле сменить его на другой, но не повернуть вспять. Не нужно слышать будущее, чтобы знать, какой именно поток ты выбрал, как не нужно быть провидцем, чтобы видеть, куда лежит его путь – достаточно лишь смотреть на их сплетения и видеть нужный, различая течения до капли. Достаточно лишь, чтобы не существовало тебя самого – уничтожь себя полностью, стань частью глубины без желаний и ожиданий, без того, что перечеркивает весь океан, заменяя его одной глупой надеждой, и ты увидишь.
Ларри зажмурился бы, если бы у него еще были глаза. Рэй был в нем, весь – во всем, каждой своей клеткой в каждой его, бешеной яростью и упрямством, осознанным выбором того, во что Ларри толкал его столько дней, столько раз. Того, чего Рэй избегал из последних сил месяц за месяцем, балансируя на краю, и, решившись под давлением, наконец – выбрал. Тысячи точек невозвращения позади, сотни перекрестий путей, на которых пройдет поворот не туда, десятки несказанных слов и непрочувствованной боли – его некому будет даже оплакать, с ужасающей ясностью видел Ларри. Он разрушит все, через что пройдет, вспышками ярости и бешенства, отточенной, горькой злобы – на тебя, того, кто обещал ему иллюзию счастья. Он хозяин и рука судьбы, он велик и непогрешим, он глава, поставленный тобой на пьедестал, и поздно отговаривать и рушить под ним камни. Свой пьедестал Рэй давно уже охраняет сам, и не подпустит тебя слишком близко, чтобы ты не посмел вмешаться и изменить что-либо.
Он выбрал недоверие в степени, позволяющей не видеть никого вокруг и никого не подпускать, и в его мире никого вокруг больше нет. Только стоя рядом с ним и не чувствуя бездны, можно верить, что еще будут выборы и пути, еще будет брезжащий впереди свет, который притянет вас, но последний поворот уже пройден, и бездна видит все – направления, перегибы и точки, где добавление капли еще меняло течение целиком. Уже неважно, как вести себя, потакать или возражать, объяснять или бить, молчать или уговаривать – Рэй счастлив в своей слепоте, как обрушивающийся навстречу острым камням водопад. В его мире диктуют ярость и незыблемый пьедестал, право повелевать и требовать, и – хочешь увидеть, что было бы дальше, не окажись ты сейчас здесь, где неизбежно умрешь?
Ларри беззвучно задыхался, бессильный отвернуться, сбежать или спрятаться, глядя, как подозрительность Рэя доходит до слежки, и вся ложь, все несбывшиеся клятвы и обещания выплескиваются наружу, взрывая его одной обезумевшей, темной волной. Сознание торопливо перебирало каплю за каплей, силясь добиться несбыточного – если не дать остаться наедине, если взрыв будет в толпе магов? Исключительный вариант – что рядом окажется огненный маг и закроет – заканчивался не одной оранжевой планкой на холме замка, как все остальные. Он заканчивался двумя. Кто бы это ни оказался, ни одному магу Огня не переварить пытку разъедающим изнутри бешенством, даже учителю. Рэй рванет в одиночку – и угробит прорву земных магов школы, Рэй рванет рядом с кем-то – и убьет и его тоже, Рэй рванет за территорией, если успеть заранее получить разрешение и вытащить его туда – и достанется миру людей. Вот только и разрешения Ларри не получить – учителя не дадут Рэю взорваться, они убьют его сами, не дожидаясь. И это будет самый благополучный исход.
Бросить к Мерлину чертов «круг», лихорадочно выхватил еще одну каплю Ларри, бросить к гоблиновым соплохвостам вообще все, ходить за ним хвостом и держать, и следить, заглядывать в глаза и стелиться, что угодно делать, лишь бы только… только… Поток всколыхнулся, принимая новую составляющую. Хочешь подпитать его демонов, отозвалась бездна в глазах напротив. Демоны будут рады.
Ларри едва не застонал от бессилия, глядя, как Рэй избивает его самого – за дурное настроение с утра, за неудачный день, придумав поводом что угодно. Я настолько ему ненавистен? – остолбенело задыхался Ларри. Нет, отвечали глаза Рэя. Ты настолько не соответствуешь тем иллюзиям, которые сам же мне и пообещал. Я сам им – не соответствую, ни на кнат – как я могу принимать того, что подсунул мне – не меня и заставил поверить в него?
Кулак в челюсть, ботинок в ребра, схваченный в петлю выдернутый из джинсов ремень – по спине, по плечам и рукам, обхватившим голову – добивать ногами, крича – Мерлин, ему есть, за что меня ненавидеть. Он не в том течении, где можно найти и увидеть причину, но это не помешает ему умереть, ненавидя.
Умереть не в одиночку, о нет, потому что за избиением рано или поздно вставала сжигающая Рэя ревность, которой неважно, существует ли «круг» и есть ли в мире Рик Мэллоун. Ревность требовала застолбить свое, и ремень захлестывал уже обнаженную кожу, и любые попытки отбиться лишь приближали неизбежное – рано или поздно он возьмет свое силой, устав гадать, хочет ли вообще быть с тобой, и с тобой ли. Рано или поздно ты будешь валяться после его оргазма, вцепившись в подушку с остановившимся мертвым взглядом, не видя перед собой ничего, даже целующего в притворном раскаянии твои плечи Рэя, обмирая в ужасе от единственной мысли – теперь ты никогда не сможешь уйти от него. Ты убьешь его, уйдя, и убьешь его, оставшись. Вы оба уже мертвы.
Он торопливо перебирал струи, перекрашивая течения и меняя потоки – ну можно же хоть как-нибудь повлиять? Существует же что-то, какой-то путь, который закончится по-другому – он просто обязан существовать! Взгляд ледяных темных глаз по-прежнему прожигал насквозь, будто впечатывая, вбивая еще дальше, еще глубже. И не было слов – никаких упреков, никакой поддержки, даже интереса. Только – я знаю тебя. Я знаю, что ты сейчас делаешь. Просто – знаю. Ты ищешь недостижимое.
Поговорить с Рэем? Ярость. Попробовать лаской? Ярость. Криком, в конце концов? Ярость. Требованием? Игнорирование и ярость. Пойти с просьбой к учителю? Усиление ненависти и ярость. Привлечь «круг»? Взрыв. Вытащить тему на обсуждения на занятиях? Временная отстраненность и взрыв. Рассказать все и напугать? Взрыв. Развернуться и уйти? Взрыв.
Ларри никогда раньше не знал по-настоящему, что такое – бессилие. Что такое – когда все повороты действительно пройдены, и вы еще существуете, каждый из вас, но вы и правда уже мертвы – оба. Прошло всего три недели, но уже слишком поздно. Ты успел убить его. Сколько же в тебе силы, Ларри, если ты справился настолько быстро?
Сколько силы – в нем, если, направленная тобой не в ту сторону, она привела его к мертвой точке с такой скоростью.
Ты умираешь здесь, и все твои поиски не имеют смысла, потому что единственное возможное сейчас будущее – то, в котором ты останешься здесь навсегда. Уже сделав все, что только мог, чтобы разбудить в нем худшее и заставить перекрыть лучшее целиком, ты исчезнешь, и больше никто не сможет повлиять на Рэя, никак. Смотри, как он замкнется по возвращении, а маги воспримут это как должное, ведь Рэй потеряет воспитанника. Смотри, как он будет строить по кирпичику новую картину своего мира, в котором одиночество возведено в культ, а связи – хоть стихийные, хоть добровольные – приравнены к преступлению. Смотри, сколько времени ему понадобится, чтобы пойти против магов.
Перебери варианты еще раз – оптимальный всегда возможен, и ты видишь его. В идеальном случае, если маги успеют отреагировать, Рэй умрет от руки учителя, не успев забрать с собой никого. Посмотри, сколько условий потребуется, чтобы воплотился в реальность именно идеальный случай.
Наверное, должна была бы быть горечь и отчаянная жажда выбраться отсюда, остаться рядом с Рэем и продолжать искать нужный путь, пытаться влиять, чтобы успеть помешать и остановить. Наверное – если бы еще оставалось «я», которое можно было бы с упоением бичевать.
Ларри не чувствовал ни жажды, ни горечи – только боль, всеобъемлющую, как мощь глубины – за Рэя, за тех, кому случится жить рядом с ним. За людей, которые уже получили одного Кристиана Эббинса, и еще не знают, что вот-вот, возможно, получат второго. Что меняет тот факт, что виновен и ответственен за все это один-единственный водный маг, которого завтра даже не будет в живых? Неважно, проклянут ли обе расы его имя или так и не узнают о нем – будущего этим не изменить. Ты всего лишь был счастлив наконец-то потешить собственных демонов, обнаружив, что стал магом. Ты понятия не имел, во что это выльется. И теперь абсолютно неважно, хотел ли ты – этого, был ли готов, выбирал ли такое будущее и хочешь ли, чтобы оно стало другим. Теперь уже все неважно.
Смотреть, куда обрушивается поток – ужасающе, но куда страшнее видеть при этом, одновременно, другой – тот, которому никогда уже не вернуться. Состоявшегося мага Огня – уникальную силу, не имеющую себе равных. Слепящий багрово-красным опаляющий свет, неиссякаемый источник тепла, путеводный и непримиримый, невообразимая мощь и величие – и все то, на что они уже никогда не станут способны. То, что призвало и один-единственный раз заставило откликнуться и всколыхнуться когда-то, тысячи лет назад, равную ему силу – в тебе.
Кто ты, маг? – леденил сознание темный взгляд. Ты ведь сейчас видишь все, и себя тоже.
Я – тот, которому было суждено свое величие и своя боль, согласился Ларри.
Но не может быть большей боли, медленно улыбнулся он, глядя на разворачивающийся перед ним еще один пласт глубины. Иссиня-черной, темной, засасывающей и бездонной, поглощающей без колебаний и без колебаний разящей, способной вобрать в себя все и остаться собой. Я знаю тебя, – закрыл глаза Ларри, с улыбкой проваливаясь сквозь пелену слез в эту непроглядную темень. Я вижу тебя, и то, чем ты никогда не станешь, и то, чем не станет симбиоз двух сил, и все, что могу – это оплакивать вас, невозможно прекрасных в своей развернувшейся мощи, глядя на то, чему никогда не произойти.
Я вижу тебя – и вижу поток, в котором ты прошел выбранным путем, превратившись в растворившуюся в бездне каплю, и во мне нет ничего, кроме боли. За тебя и Рэя, учителей и людей, и магов, за будущее двух рас, в котором не выпадет жить и любить ни тебе, ни ему.
Я вижу тебя, Лоуренс – маг, поправший все и сломавший все, убивший то, на что не имел права посягать, монстр, исковеркавший и себя, и наставника, оттянувший друга на сотню шагов назад. Чудовище, к которому глубина оказалась милосердной, встретившись на пути раньше, чем оно успело дотянуться и исковеркать кого-то еще. Выродок, гибнущий под грузом стыда и вины – ты слышишь? Я люблю тебя.
Я прощаю тебя. Бездна рассудит по-своему и раздаст по заслугам, но мне не за что тебя винить, и не мне брать на себя право судить.
Упокойся в глубине с миром – теперь я знаю, что значат эти слова. Что твой стыд стал моей болью, и это облегчит твой путь на капли, утяжелив мой на толщу бездны. Что мне не все равно, кем ты был, и почему так случилось, и что стало причиной, и почему смерть пришла к тебе.
Я могу лишь оплакивать тебя бесконечно, сколько буду дышать – тебя, и Рэя, и этот город, в котором больше боли, чем способна вместить одна, чья угодно, душа. Весь мир вокруг – боль, и пусть лучше я тоже растворюсь в глубине, чем выберу между собой и ею снова – себя.
Разве не за этим мы здесь – мы все? Мы ничего не можем поделать – люди чувствуют то, что чувствуют, и не в наших силах запретить это каждому – можно лишь видеть и оплакивать, чтобы чья-то боль стала моей. Боль – каждого. И пусть не существует пути, на котором я мог бы исправить то, что ты сделал, но если бы этот путь был возможен, я бы взял его на себя. Потому что, даже если это и есть смерть, моя боль спасет хотя бы несколько жизней, даст этому городу еще хотя бы немного времени. Когда «я» уже мертво, то неважно, выполнил ли маг всю задачу или умер, захлебнувшись ее половиной. Важно только то, сделал ли он хоть что-нибудь.
А его смерть неважна тоже.
Нет такой боли и нет таких слез, чтобы сравниться – с этим. Я уже мертв, наверное, и именно поэтому вижу сейчас все, даже то, что недостижимо. Путь, который я искал, существует, потому что существует причина, по которой у Рэя нет выхода из темницы его заблуждений – и она не в нем, а во мне. В том, что я чувствую к нему.
Мерлин, я не смогу, в отчаянии подумал Ларри. Я не смогу – слышишь?
Во взгляде напротив плеснулась неприкрытая боль – только теперь, будто прорвавшись сквозь треснувшую плотину льда – и Ларри вцепился в нее, не находя больше ни мыслей, ни слов. Его словно ошпарило узнаванием, и слова уже не требовались – достаточно было смотреть, не отрываясь, в собственный взгляд – в себя того, каким невозможно стать – и кусать губы, захлебываясь от рыданий – я не смогу. Ты не можешь предлагать это мне, ведь ты знаешь, чего это будет стоить.
Я – знаю, ответил взгляд.
Ничего, кроме знания. Никаких желаний, никаких чувств, ничего – только знание. И боль – и твоя, и чья угодно еще. Навсегда.
Ларри плакал, захлебываясь рыданиями, свернувшись в комок на жесткой кровати гостиничного номера. Холодный воздух опалял руки, перехватывая горло, не давая вдохнуть, и где-то рядом – Ларри это чувствовал – задыхался в своем аду потерявший сознание Рэй. Сотни тысяч беззвучных человеческих криков, бьющихся внутри, не перекрикивающих тишины одного его дыхания. Так всегда теперь будет? – беспомощный вопрос ни о чем. Мы никогда не вернемся друг к другу?
Если ты не поверишь в это, то никогда, безмолвно качнулась внутри ледяная бездна.
Нет разницы – верить или знать – слезы текут потоком, смешиваясь, переплетаясь ручьями – нет никакой разницы. Есть то, в чем предстоит жить, и если в нем больше нет вас, нет твоих чувств и желаний, то нет и будущего, в котором это изменится.
Неважно, поверишь ли ты на время, что это навсегда, или будешь знать точно. Твое одиночество в любом случае – бесконечно. Твой путь, на котором нет не только самого Рэя, но и твоих чувств к Рэю – только он может вывести вас, если ты выдержишь, если научишься жить один, зная, чем рискуешь, не удержав Рэя на грани. Ты так устал отвечать за чужие ошибки, маг. У тебя впереди вечность, чтобы научиться отвечать – за других магов, за все, что они сделают, и к чему ты их приведешь.
В одиночестве.
Даже если сейчас тебе кажется, что ты надорвешься.