Фанвидео

Бывают подарки, которыми невозможно не поделиться.
Совершенно шикарное видео от XSense по первой части трилогии.
Спасибо тебе

По другую сторону тепла from XSense on Vimeo.

@темы: О фанфике

---

Вечность - цикл сайд-стори - история третья

Название: содержит спойлер, и потому заменено на Перепутье
Жанр: вероятно, романс
Размер: мини
Заказчик: -
Время действия: зима за два года до начала 1 главы

* * *

Это начинается зимой, вместе с укутывающими замок по утрам холодами.
Ты не можешь сказать точно, что именно происходит, но ходишь, будто в тумане, глядя на все со стороны и силясь снова ощутить себя внутри событий. Каждый прожитый миг отчетливо яркий и острый, наполненный невозможно четкими ощущениями – что-то похожее было в детстве и давно забылось, а теперь вдруг обрушилось снова, и ты не понимаешь даже, радует тебя это или пугает.
Можно было бы поверить, что ты, как воздушные маги, чувствуешь предвестия будущего, но ты не воздушный маг, а, значит, такого не может быть. Тем не менее, когда несколько дней спустя на занятиях вдруг объявляется новенькая и решительно садится у всех на виду, не стесняясь, ты смотришь на нее и прикусываешь губы, пряча улыбку. Тебе было известно, что что-то грядет – оказалось, грядет она, ходячая смелость и настойчивое тепло в обращенном к каждому взгляде.
Тебя это радует.
Ты наблюдаешь за ней день за днем, и ощущение грядущего не уменьшается – лишь нарастает все сильней, сбивая с толку. На нее приятно смотреть – это то, что ты знаешь наверняка – и ты смотришь, не гадая и не думая, привычно находя ее взглядом при каждой встрече и наслаждаясь возможностью просто смотреть. Узнавая о ней все больше и больше.
Очень скоро ты выучиваешь, что у нее цепкий взгляд и открытая улыбка, от которой будто шибает волной тепла – так, что можно только стоять в стороне и, замерев, провожать прикипевшим взглядом. Что у нее крепкая и решительная хватка, и тебе очень странно понимать, что она сильная – очень сильная, не по-женски, при всей ее кажущейся мягкости и округлости. Тебе кажется, что ты восхищенно стекленеешь от одного только осознания, что можно быть таким сильным – внутренне – как несгибаемый монолит, в замке с ней некому в этом сравниться. Ты думаешь о том, что еще долго будет некому.
Она улыбается кому-то, фыркает, щуря глаза, а тебя завораживает мысль, что она может взглядом гнуть деревья, наверное, если захочет. Ты не знаешь, известно ли ей об этом. Наверное, нет. Ты наблюдаешь за ней из дальних углов, засев там в тихой засаде, чтобы никто не мешал, смотришь на нее, как восхищенный зритель на сцену – тебе кажется, что тебя невозможно заметить. Ты не хочешь, чтобы тебя замечали – достаточно просто смотреть. Ее смех, адресованный кому-то, говорит тебе – смотри, такое тоже бывает – и ты сидишь и проникаешься этим чувством до кончиков пальцев, вместе с уверенностью, что именно это и требовалось понять.
Тебе ничего не нужно, кроме этого чувства и этой уверенности. Мир и так повернулся совсем другим ракурсом только от одного того, что, оказывается, в нем есть – она. Ты соглашаешься признать, что сила, подобная ей, существует, что талант, подобный тому, которым она владеет, восхищает и привлекает тебя, и что если тебе и хотелось бы от своего пути и своей жизни чего-нибудь, так это стать в будущем хотя бы десятой долей того, чем она является уже сейчас.
Ты признаешь все это, но гнетущее подспудное беспокойство предвестий и яркость ощущений от этого не уменьшаются. И у тебя нет идей о том, что нужно сделать. Чего от тебя хочет мир, если не этого.
Твои сны теперь, как давно привычный хаос, который вдруг взялся взламываться в непривычную сторону – просыпаясь каждое утро, ты тратишь несколько минут на то, чтобы вспомнить, кто ты и где находишься, и осознать, что ни одно из приснившихся тебе чувств не может быть истинным. Осознания даются все тяжелее с каждым прожитым утром, и в один из дней ты вплотную подходишь к грани, за которой, как ты знаешь, нестабильные маги выбирают верить в несуществующее, отказавшись от тусклой реальности. Ты признаешься себе, что неподвластные разуму сны довели тебя до границы безумия, а еще в том, что ты – нестабильный маг.
Разговор об этом с мистером Драко ни к чему не приводит.
- Нестабильность – это когда видишь то, чего не существует, - задумчиво говорит он, и тебя угнетает твоя неспособность назвать по имени то, что мерцает в его глазах. – А не когда видишь то, чего другие не видят. Разве ты можешь точно сказать, что это первое, а не второе?
Ты не можешь сейчас сказать точно вообще ничего. Ничего, кроме того, что тебя разрывает на части ощущением, которое ты не в состоянии даже определить, и что еще немного, и ты согласишься на что угодно, лишь бы узнать, как от него избавиться.
К остальным учителям ты не идешь – они тебе сейчас и вовсе не помощники.
Однажды – об этом никто не знает, и незачем никому знать – ты тайком приходишь ночью к школьному памятнику, чтобы спросить о том, о чем нельзя спрашивать магов Воздуха, познавших вечность. Но, по логике вещей, тебе не дано слышать будущее, и поэтому ты приходишь спросить у того, кому дано знать его наверняка – и к гоблинам все негласные запреты и ограничения.
Ты ничего не успеваешь сказать, еще только подбирая слова, а он смотрит тебе в глаза, уже все про тебя зная, и удивительно, но в его взгляде нет ни насмешки, ни злости на никчемных молодых магов. Тебе почему-то кажется, что должна быть – ты сейчас ничем не лучше, чем был он, когда перешагнул свою грань – но, видимо, за этой гранью все становятся противоположностью, а, может, ему просто действительно дано знать истину наверняка. Он молчит, мистер Уоткинс – Джеральд – у тебя язык не поворачивается говорить ему "мистер", он выглядит младше тебя, и ты ловишь себя на дурацкой мысли, что, должно быть, с ума ведь сойти можно – живя вот так, глядя из смерти в жизнь каждый день на таких, как вы все.
- Это правда, - наконец произносит он, негромко и мягко, и ты на миг столбенеешь от того, что отчетливо различаешь в его взгляде сочувствие. – Все, что ты видишь – хоть и думаешь, что магам твоей стихии не дано видеть – правда.
Это не может быть правдой, потому что твои сны полны чувств, которые ты и не мечтаешь когда-нибудь испытать, а некоторые и не жаждешь испытывать.
- Не верю, - искренне отвечаешь ты. – Мне снятся сны обо мне, но это не я. Я там… - ты задумываешься в попытке подобрать нужное слово, – слишком…
- …в центре внимания? – Джеральд фыркает. – Страшная штука – сила. Страшно, когда на тебя равняются. Когда приходится быть ориентиром. Когда не имеет значения, хочешь ли этого ты.
Ты долго смотришь на нетающие снежинки на его рукаве.
- Я не хочу, - шепчешь, наконец, все еще надеясь, что он скажет тебе что-нибудь, что поможет примириться с видениями.
Но Джеральд только переводит взгляд вверх, и ты понимаешь, что он вот-вот вернется в свою дымку, и разговор кончится.
- Она кажется тебе сильной? – догоняет тебя в спину его вопрос, когда ты уже уходишь.
Отвечать глупо – ответ слишком очевиден. Она уникальный маг.
- Но она всего лишь ступенька к тому, чем станешь ты, - ровно говорит Джеральд. – Ты – намного больше. Есть много вариантов будущего – я вижу их все, в твоих снах лишь отголоски некоторых, но для каждого из них есть своя реальность, в которой он – правда. Ты не знаешь, какой вариант достанется твоему миру, но, пока тебе показывают их все по очереди, ты можешь выбирать, в каком мире жить. Ты на перепутье, и боишься выбрать себя, ты цепляешься за то, во что привычней верить, а перепутье бьется с размаху в твои сны, потому что еще немного, и выбирать станет поздно.
Ты не понимаешь, о чем он говорит, уцепившись за первую же фразу. Она не может быть ступенькой. Она...
- Она – отражение тебя, - шепчет Джеральд, глядя тебе в глаза – от его взгляда у тебя мурашки ползут по спине, и ты, кажется, понимаешь, почему не стоит лишний раз лезть разговаривать с мертвыми магами. – Вы, маги одной стихии, выбирающие друг друга, всегда одинаковы в своем страхе – вы боитесь посмотреть на себя и увидеть больше, чем тень в углу комнаты. Она – такая, как есть, со всем ее величием – твое отражение, уменьшенное во много раз. Научись видеть себя или смирись с неизбежностью, и перепутье закончится, а будущее уйдет из твоих снов.
Разговор выматывает тебя так, что на следующий день ты впервые не идешь на занятия – просто вообще не выходишь из комнаты, предпочтя одиночество. Ты прокручиваешь в голове слова давно умершего мага, запутываясь все сильнее в хитросплетениях возможного смысла, и теперь ты пытаешься представить ее рядом с тобой – но даже само предположение об этом звучит слишком смешно, чтобы быть правдой. Ей определенно нечего делать здесь – такие женщины, как бриллиант, находят себе ту оправу, которая оттеняет их по достоинству.
Ты криво усмехаешься, поймав себя на этой мысли – ты впервые прямо проговариваешь, что она слишком хороша для тебя. Но это правда – она не для таких, как ты.
Вы сталкиваетесь назавтра в гостиной, случайно, она разговаривает с Натаном и Домиником, сидя на полу рядом с их шахматным столиком, и у нее бесподобно красивые руки. Она смеется в ответ на какую-то шутку Доминика, пряча лицо в ладонях, ее плечи вздрагивают, Дом бросает на нее теплые взгляды, он очевидно смущен – ты не слышишь, что она наговорила ему, но предполагаешь, чего стоит смутить самого вменяемого из старших магов школы. Ты не знаешь только, откуда она взялась здесь – такая – свалилась вам на головы, и что делать тебе, если от ее смеха, кажется, веет физически ощутимым теплом. Если ты смотришь на то, как ее пальцы машинально теребят цепочку на шее, скользя по вырезу блузки, и почти наяву видишь, как ее грудь тихо вздымается в полумраке, когда она спит, уютно устроившись рядом с тобой.
Она кажется уютной – вся, и к этому невозможно быть готовым. Наверное, учитель прав, и ощущение уюта, возможное и почти свершившееся, для неприкаянного стихийного мага, привыкшего выживать, всегда будет, как удар под дых. Ничто не вышибает так сильно, как чувство, что где-то рядом, неотъемлемое и безоглядное – твое, пусть оно никак не может быть твоим, но ты чувствуешь, что – твое, будто в нем часть тебя, и ты уже согласен любить и не способен отказаться от этого.
Ночью ты закрываешь глаза, в полудреме ощущая губами бархатистое тепло ее кожи, с наслаждением запуская мысленно руки в локоны ее иссиня-черных волос. Это похоже на самоистязание, потому что ты помнишь, что все это – фантазия, которая, может, и стала бы правдой, но ты понятия не имеешь, каким образом. Джеральд сказал – вариантов будущего немало, и каждый из них правда в каком-то из миров. Если это так, то ты отчаянно хочешь выбрать мир, в котором ее близость может быть вот такой – естественной и неотъемлемой. Вот только даже в фантазиях ты не можешь представить себе, кем тебе надо быть, чтобы она и вправду могла бы быть рядом.
Ты проваливаешься, наконец, в сон, измучившись мыслями, и он подхватывает и несет тебя в очередные миры, и сегодня ты видишь в них могилы. Не понимая, кто там – ты, она или кто-то, очень-очень вам важный – ты понимаешь лишь то, что миров с могилами великое множество, и что почему-то и от вас тоже может зависеть, кто в них окажется. И окажется ли кто-нибудь.
Круговерть ускоряется, а потом все вдруг будто обрушивается в тишину совсем другого видения. Там ты видишь ее лицо – более округлое и мягкое, чем сейчас, и совсем другую улыбку – она никогда так не улыбалась на твоей памяти. Она склоняется – теперь ты видишь и это – над колыбелью в темноте спальни, тихо воркует, уговаривая, покачивая, у нее полные руки и от нее веет тихим счастьем, уверенностью и покоем, незыблемым, неопровержимым, без тени сомнений.
Она знает, что за ее спиной – ты.
Ты – это тот тыл, на котором зиждется не только она, та, кого ты считаешь сильнее себя в порядки раз, но и ваш ребенок – Мерлин, у вас могут быть дети. Ты отводишь прядь волос с ее шеи и тихонько касаешься губами обнаженной кожи, она фыркает и трется виском о твой висок, протянув палец к разглядывающему вас во все глаза малышу. От нее пахнет молоком и теплом, и это странно до боли и непривычно – осознавать, что ты на самом деле сметешь любого, кто посмеет нарушить ваш мир, и при этом, что каждое мгновение здесь – как священное таинство.
В мире, где ты – глава семьи, и где все это – твое. Где нужно всего лишь разрешить себе – быть.
Утром ты долго в упор смотришь в зеркало, склонив голову, не понимая, почему тебе кажется, что ты видишь себя впервые в жизни. Это невозможно никому объяснить, но тебе и не нужно никого ни в чем убеждать. Достаточно просто знать – и разрешить себе действовать, пока ты помнишь и веришь.
Предвестия перепутья теперь слышны так отчетливо, что тебе кажется – они аж звенят в напряженном воздухе вокруг тебя, искрят так, что – как только остальные этих искр не замечают. У тебя перехватывает дыхание на каждом вдохе, каждый шаг теперь кажется судьбоносным, и думать – выбирать, решать, анализировать – уже совсем невозможно, можно только идти вперед, глядя на то, что встретишь.
Ждать до занятий нет никакой возможности, поэтому ты находишь ее в общей гостиной за завтраком – как всегда, переговаривающейся с кем-то, на этот раз с Рэем Робинсоном. Ты окидываешь их взглядом и молча усаживаешься рядом за их столик, смутно догадываясь, что выглядишь, наверное, странно, вломившись на чужую территорию вот так, словно что-то стряслось. Но у тебя и вправду что-то стряслось, поэтому уже нет выбора, кроме как – наплевать на все и вломиться.
Рэй пытливо смотрит на тебя, и ты чувствуешь дыхание мира, в котором будто бы претендуешь на что-то, чем он не согласен делиться, но тебе смешна сама мысль о дележке – это бред, потому что здесь никто из вас не принадлежит никому. И не будет принадлежать. Вся ваша история совсем о другом, хотя в это мгновение тебе иррационально кажется, что Рэй Робинсон не совсем был бы с этим согласен, и лучше бы, чтобы кто-нибудь объяснил ему это сейчас – пока ему тоже не стало поздно выбирать. Пока перепутье еще бьется с размаху и в его сны тоже, а он балансирует на собственной грани, не понимая, что, даже отказываясь от осознанного выбора, все равно выбирает единственный из миров.
На миг тебя вновь накрывает, как удушьем, предощущением будущего, и становится до рези в глазах ярко и отчетливо видно, что вы вообще все здесь – на перепутье. Что Рэй рядом с вами неслучаен тоже, а еще – что, помимо нее, в твоей жизни когда-нибудь будет еще кто-то важный, такой же, как ты – как она – уникальный и сильный, и близкий, и, главное – что, возможно, все эти видения несовместимы друг с другом, каждое из них принадлежит отдельному миру, и, выбирая одно, ты отказываешься от всех остальных. И понятия не имеешь, какой вдох, жест, взгляд или какое твое слово сейчас качнут весы в какую-то из сторон – так, что реальность покатится в выбранном направлении, и перепутье закончится.
А ты не сможешь понять, какой именно из миров уже выбран. Никто из вас не сможет, пока не окажется в нем.
Рэй недоверчиво поглядывает в твою сторону, но, что бы он себе ни думал сейчас, ты вдруг понимаешь, что никогда не станешь с ним воевать. Ни за кого.
Что воевать – тебе с ним – это неправильно в любой из реальностей.
Она хмыкает, глядя на вас, машинально заправляет выбившуюся прядь волос за ухо и смотрит на тебя – в упор. Просто смотрит, неприкрыто скользя взглядом по твоему лицу так, что ты забываешь о Робинсоне, и тебя бросает в жар.
- Привет, - севшим голосом шепчешь ты, стараясь говорить уверенно и не отводя глаз.
Она протягивает руку через стол, осторожно накрывает ладонью твои пальцы – будто тебе мало одних ее взглядов – и улыбается, склонив голову к плечу, по-прежнему глядя на тебя. Она очень смелая – у тебя хватило духу прийти сюда, а у нее хватит на то, чтобы сказать все то, о чем ты промолчишь.
И что бы там ни было дальше, ты вдруг чувствуешь, что выбор уже сделан – вами обоими – и еще, что это именно тот выбор, нужный, который и было так страшно не заметить и упустить. Ты не знаешь, в чем он заключался, но это и не важно – достаточно того, что он уже сделан.
- Привет, - смущенно улыбается она в ответ, и в ее глазах бьется тебе навстречу искрами целый мир, новый и неизведанный. – Мне про тебя рассказывали – ты же Марта, да? А я Линдс.
У нее потрясающе красивое имя.

@темы: Сайд-стори, Личное творчество

---

Флэшмоб

У всех отбушевало, значит, и до нас добралось.
Все, что вы давно хотели, но не решались спросить под своим ником (ну или просто спросить):
www.formspring.me/Friyana

@темы: Местное

---

Про магов

Истерия вокруг дописывания чужих фиков доставляет второй день.

Мыслей было много, но по итогам, как это обычно с ними бывает, почти все свелись к "нуегонахуй слова на них тратить". Осталась одна, и я ее как снова подумаю, так снова нервно ржу, поскольку представить такое у меня при всем желании не получается. Мысль следующая: интересно, а это вообще возможно - теоретически - написать кому бы то ни было что угодно от лица стихийного мага? Вот что угодно, хоть пвп, хоть любого рода и жанра "фик на фик", хоть свой вариант финала, пофиг - лишь бы автор действительно смог написать мага так, чтобы получился маг? Фиков по трилогии писалось не раз и не два, и неважны в итоге оказываются ни совпадения стиля, ни слог, ни даже по большому счету жанр, важно только одно - а маги ли персонажи.

С магами все просто - они разговаривают, как маги, поступают, как маги, реагируют на события, как маги, и мир им отвечает событиями, как магам. Поэтому достаточно всего лишь описать существо с психикой и речью мага в сюжете, закольцованно выстроенном вокруг реакции мира на мага, а мага - на мир таким образом, чтобы эти реакции друг друга гармонично дополняли.

Если бы я такое увидела, я бы за этого человека, честно, на время даже душу в аренду сдала бы. Без шуток.

@темы: Местное, О фанфике

---

Фанарт

Не могу не перепостить

26.09.2010 в 04:19

Пишет  Chesia:

Собственно вот оно)

Луна-Панси-Драко-Гарри

Luna-Pansy-Draco-Harry by ~MeryChess on deviantART

Остальные оригинальные персонажи "По ту сторону вечности"

Натан-Алан-Шон-Кэт-Тони-Дом-Лорин

* * *
Дина-Филипп-Брайан-Алан-Вилена-Дэнни

* * *
Рик-Мэтт-Тимми-Ларри-Рэй

* * *
Снейп-Шон-Крис

@темы: Местное, О фанфике

---

Торчвуд

Не знаю, какие ветры накрыли мой мозг, но сегодня ночью я зачем-то села и посмотрела третий сезон Торчвуда. И теперь, как Гришковец в монологе про железнодорожников, мало того что сам это уже знаю, так теперь про это еще и другим расскажу.

Хотя - подумалось - а есть ли тут еще какое-нибудь слово, кроме "пиздец"?

много эмоций и спойлеров

Все знают, что Фрияна злобный ангстер, и ей чем хуже, тем лучше, но блин, это был какой-то натурально пиздец. И ведь даже не скажешь, что закономерный - до этого был обкуренный нахрен институт с обкуренной нахрен командой, и апокалипсисы у них были такие же, местами ангстовые, а потом просто взял и пришел однажды окончательный всем пиздец, всепроникающий такой, основательный, до дна душонки чтобы, и всем сразу, как сестрам по серьгам - как бетонной плитой над всеми проехался, кто не пригнулся, тот без башки. По самые коленки примерно.

Ангст - это конец второго сезона. Умирающая Тошико и умирающий Оуэн, разговаривающие по рации о вечном перед смертью - вот это был ангст, добротный, с поводами задуматься и философией посылов. Осиротевший без них Торчвуд, про который понятно - прорвутся, куда они денутся. Нечто похожее на последующий логичный поиск рекрутов, логично парящийся своей личной жизнью Йанто, логично беременная Гвен даже. А потом бац - и ты понимаешь, что это не новая интересная заварушка началась, это всем уже давно пришел пиздец, только его еще не узнал никто.

Бункер Торчвуда разрушить - глобально, чтоб восстановлению даже ни-ни. Деятельность развалить - глобально, чтоб всех на мушку и теплые деньки кончились. Джека наконец-то прибить - тоже глобально, а потом еще и глобально забетонировать - пиздец, вкапывающийся в мозг по самые основы, это не ангст уже, это тотальное разрушение корней, на которых суть держится. И когда эта мысль доходит, понимаешь, что ждешь уже не - как они из этого выберутся, а - что выберется и в каком виде, и для чего. И зачем оно так.

Туда же вся слетевшая шелуха первых двух сезонов - недовлюбленность Гвен, недоревность Риса, недопавлинистость Джека, недосухость Йанто - ничего из этого не остается, причем тоже как-то вдруг, без перехода, просто больше нет и все, и это тоже говорит, что ко всем на этот раз пришел настоящий великий пиздец. И то, что Джека быстренько спасают, а Торчвуд быстренько опять собирается в кучку, успокаивает как-то неуверенно, и недопокой этот держится даже не до обсуждений способов отбора миллионов детей на убой. Дети снова были ангстом - поводом на подумать и историей с посылом - а умирающий Йанто вот так вот взял и вернул в мир пиздец. Пиздец-пиздец-пиздец, потому что убить Тошико или Оуэна - выбраковать тех, кто ниасилил задачу, но убить Йанто - все равно что выдернуть те самые основы, как бункер Торчвуда или бессмертие Джека. Последние полторы серии шли под внутреннем воплем "только попробуйте, суки, не оживить, вот только попробуйте!" - это ж такой завал всего будет, что из этой лажи финал уже ничего не вытащит. Потому что нет такой картины мира, в которой была бы разумна и осмысленна смерть Йанто. Мир Торчвуда жесток, но насквозь весь этичен, и убивать Йанто - это против всего, что говорилось до того, как. В этом мире никогда не гнушаются убивать, но в нем никогда не убивают не тех.

Авотхуй! - радостно сказала реальность. Потому что еще минут сорок спустя стало ясно, что в таком пиздеце, какой там творится, смерть Йанто - всего лишь один из шагов на пути в бездну. И какой же должна быть бездна, чтобы настолько вопиюще кривой шаг смотрелся в ней логичным и закономерным, чтобы - более того - он на пути к ней в какой-то момент даже терялся. И когда вдруг доходит масштаб всей задумки, это как, я не знаю, все равно, что засунуть голову в эту бездну самой. Ты туда такой охуевший смотришь - а она в ответ смотрит в тебя, и спокойно холодно так подмигивает, без кокетства, констатация факта и все - привет, вот ты, вот я, вот мы смотрим. Любуйся, я тут тоже заодно пока посмотрю.

Хуже всего то, что весь этот шокирующий кошмар не противоречит в итоге ничему, что было до. Он создает контраст, но не между жизнью и смертью, а между тем Джеком, которого видели все и всегда, и тем Джеком, который есть на самом деле. Он не худший и не лучший, без секретов там или открытий, просто настоящий, и весь этот пиздец, получается - это набросок внутреннего мира одного человека, и этот мир он в себе таскает всегда, и таскал, даже когда тупил и павлинничал в Докторе и первых сезонах. Все политические дрязги, самопожертвования крайних, убийства любимых, шкурничество от страха и ерзания великих, все, чем наполнен сюжет - все это тоже есть, этого навалом под завязку, как добротной такой правильной мировой грязи, которой в Торчвуде всегда и было доверху, но все это выглядит, как шелуха на фоне одной трагедии. Не потому что оно мельче или недостаточно мощно - потому что весь этот кошмар и ужас ничто перед такой одной трагедией одного человека. Потому что трагедия больше - настолько.

И в ней обречены жить, навсегда. И не с сегодняшнего дня, а так и было всегда. Вообще всегда, пока этот человек улыбался, павлинничал, манерничал, тупил и носился туда-сюда два сезона.

Злобный ангстер во мне, посмотрев на такое, поперхнулся и сдох в конвульсиях. И я, кажется, понял, чем отличаются ангст и пиздец. Ангст ломает то, чему пришло время сломаться, ангст бывает жестким, бесповоротным, окончательным и совершенно не шуточным. Но ангст не ломает основы, он их только высвечивает, что само по себе ни разу тоже не безболезненно, но даже когда ты умираешь в ангстящемся вокруг тебя мире, ты умираешь только той частью себя, которой пришло время умереть. А вот когда умираешь целиком и остаешься жить после этого - это пиздец.

@темы: О своем, О творчестве

---

Обо мне

Офонаревшее слегка самоощущение - смотришь по сторонам и не понимаешь, почему на дворе не конец июня. Куда подевались два с лишним месяца, науке опять неизвестно, и что это опять была за временная петля, и как тебя в нее затянуло.
Радует хотя бы то, что на этот раз - два месяца, а не два года.

Чего-то очередное внутри опять умерло, и мы частично вместе с ним *радостно поделился Скорпион* И это опять - хорошо

По некоторым людям скучается страшно - до ломки, так ручки и тянутся постучаться-спросить как дела-какой-нибудь умыл нацарапать. Подойти поближе и потрогать - как ты? - посидеть рядом, послушать поглубже, пофонить теплым. Стать ближе. Узнать больше. Но ощущение "нельзя лезть к каждому, кто тебе интересен и нужен" за два месяца вросло так глубоко, что почти канает за очередной инсайт. Уже научилась не лезть. Еще не получается не скучать, хотя мы толком и не знакомы. Вообще, очень странное ощущение - скучать по тем, кого почти не знаешь - скучать по тому в них, что и не узнаешь уже. Странное и пока еще непривычное.

@темы: О своем

---

Вечность - цикл сайд-стори - история вторая

Название: Шон
Жанр: вероятно, PWP
Размер: мини
Заказчик: -
Время действия: временной разрыв в середине 19 главы

* * *

Шон спал, и ему снилась тишина в непроглядной тьме, в ней – неслышные шаги по комнате, шорох приподнимаемого одеяла и прогибающаяся кровать – а потом горячая, властная ладонь, улегшаяся на бедро. Он сонно приподнял голову, не просыпаясь, пропуская уверенную руку и снова ложась – уже на подставленное плечо. Плечо было жарким и привычным, как и касание ладони, накрывшей его кулак. Шон улыбнулся, не открывая глаз, и разжал пальцы, переплетая – ладонь отозвалась привычным поглаживанием, неспешным и тихим.
- Спи, - шепнул в ухо знакомый голос.
Как будто можно спать, когда он только что вернулся.
- Не хочу… - беззвучно пробормотал Шон и лениво потерся щекой о плечо, придвигаясь ближе и прижимаясь спиной к теплой груди. – Я тебя ждал.
Он не помнил этого спросонья, но точно знал – так и было. Он ждал и уснул, не дождавшись, а теперь его мужчина наконец-то пришел, и кажется – они так долго не виделись. Хотя наверняка всего ничего времени и прошло.
- Так я здесь, - лаконично ответил мужчина таким тоном, будто это подтверждало его правоту. – Значит, ты вполне можешь снова заснуть.
И невесомо прижался губами к виску Шона, скользя ладонью по его телу вверх.
Он всегда был таким – Шон не помнил, но знал – говорил одно, а показывал и делал другое, словно предлагал поиграть вместе с ним, убрав из слов главное и оставив его рваться наружу в жестах, взглядах, прикосновениях. В ритме дыхания и жаре неспешных рук, в том невысказанном, что Шон слышал и видел всегда, когда был рядом с ним.
Тем сильнее звучали слова, когда они все же звучали, лишь повторяя то, что оба знали и так.
Шон фыркнул и потянулся, зевая, чувствуя, как его притягивают ближе. Он любил дремать так, положив голову на это плечо, чувствуя ровное дыхание в затылок, поглаживая тонкие узловатые пальцы, любил негромкие разговоры в тишине ночи, когда можно было сказать что угодно – и услышать то, в чем нуждаешься, даже если сам этого не понимал, пока не услышал. А можно было шутить или молчать ни о чем, согреваясь в тепле этих рук, кутаясь в него, дразня его, наслаждаясь, когда оно перерастает в жар. Можно было – все.
Он сонно вывернулся из объятий и перекатился на живот, навис сверху, опираясь на локоть. В темноте не было видно лица, только смутные контуры – ладонь прошлась по плечу, по груди и впалому животу сухощавой фигуры и снова двинулась вверх. Шону нравилось трогать его, чувствовать, как он дышит, как отзывается на прикосновения его тело. Слышать его нотации и фыркать на то, что слова опять противоречат желаниям, называть его «мистер Сарказм» и уворачиваться от притворно недовольных рук, пока они не швырнут на кровать, и игры не кончатся.
Словно, трогая, Шон каждый раз убеждался заново – это не сон, это действительно происходит с ним, каждый день. И внешняя сдержанность может не ранить, а лишь вызывать томительную, безмолвную нежность, которую до поры до времени прячешь так же, как он прячет то, насколько сильно нуждается в тебе, Шоне Миллзе. Именно в тебе одном – так, оставляя себя настоящего, без масок и страхов, для тебя одного. Зная всем своим существом, что с тобой по-другому не нужно, и что по-другому он бы с тобой и не смог.
Горячая сухая ладонь перехватила его руку, поднесла к губам. Шон закрыл глаза, чувствуя, как целуют его пальцы, прижимаясь к каждому по очереди, перебирая по одному. Он знал, что на него смотрят сейчас, пусть тоже не видят лица в темноте, но видеть – это совсем не важно. Они и так знают друг друга наизусть, каждую черточку.
Пальцы Шона выскользнули, очертили контур бровей, зарылись в волосы, и теперь тепло мужской руки согревало плечо – он не удержался и прижался к ней щекой, склонив голову. Ему нравились прикосновения этих рук, так сильно, что от простого касания сбивалось дыхание и хотелось и продлить мгновение, и ответить – чтобы он отвечал тоже, давая возможность снова ответить Шону. Как нескончаемый диалог, который, была бы воля, не прерывал бы вовсе, даже на сон. В мире существовал только один мужчина, способный заводить Шона с одного жеста, с одного пристального тяжелого взгляда – ему и стараться не нужно было, Шон думал о нем постоянно, лишь усилием воли заставляя себя отрываться от него каждое утро. Поверить невозможно, что когда-то они не были вместе.
Однажды, очень давно, Шон увидел нечаянно двоих учителей в беседке в школьном саду. Он был смят и раздавлен тогда, будто его наотмашь хлестнули пощечиной, показав то, чего он навсегда будет лишен, то, что доступно лишь избранным – Шон был уверен в этом долгие годы и только привычно глотал горечь, глядя на других магов. Теперь эти воспоминания вызывали улыбку и желание поскорее дождаться ночи, нырнуть в ее темноту, чтобы переплестись пальцами, прижаться ладонями и коленями, всем телом. Страх никогда не стать тем, кого можно любить – так, страх никогда не стать равным истончился и стерся в ворохе этих ночей, в тишине этой близости, и отстранявшийся когда-то от любых проявлений чувственности Шон теперь лишь недобро улыбался, натыкаясь на знакомый давящий взгляд. Они творили вместе такое, что щеки вспыхивали при одном воспоминании, по телу разливалось сладкое предвкушение, и все это происходило – с ним. С ним можно было – так, и не только так, и казалось – никто никогда не поймет, даже если попробовать рассказать, и это здорово. Ведь вы на самом деле одни, и секс – то, что оставляет вас наедине, отбрасывая последние условности и возвращая друг другу, открывая друг перед другом – целиком. Это то, что позволяет вам оставаться одним и чувствовать – я не один.
Шон и не подозревал, что без этого невозможна свобода, к которой так рвался изо всех сил столько лет. Но его мужчина показал ему и это тоже. Что значит – быть свободным.
Он осознал, что лежит на его груди, уткнувшись лбом в плечо, а горячие руки уже гладят по спине, с неторопливой вдумчивостью разминая, согревая каждую клеточку, и Шон тихо и беспомощно дышит, прижимаясь к нему, касаясь обнаженной кожи губами, пока эти руки наслаждаются его теплом. Он мог плавиться в этих мгновениях до бесконечности, снова и снова растворяясь в них – они оба могли, Шон понял это давным-давно. Что его мужчина обожает чувствовать, пусть по нему и не скажешь. Часами может вот так просто гладить Шона по спине, вдыхая запах его кожи, жадно впитывая каждое ощущение, смакуя их, как гурман изысканный напиток – и не было мгновений ярче и отчетливей, чем эти, когда Шон с такой ясностью понимал бы, что действительно нужен ему.
Взрослому и недоверчивому, саркастичному, способному весь мир взрезать остротой критического взгляда и подвергнуть сомнению, проверить на прочность любую идею и начинание, вытащив и выправив недостатки одним только взглядом. Прожившему такую долгую жизнь, полную бесценного опыта, способному и готовому делиться им каждый день, каждую минуту – ты только смотри. Ему, вот такому, Шон Миллз оказался – равным.
Я и не жил без тебя, сказал он Шону однажды, спокойно и ровно, будто не в собственных ошибках признавался, а беседовал о погоде. Но именно эта ровность тогда на миг вышибла дух, заставив сердце пропустить удар. Шон слишком сильно хотел поверить в это, так долго мечтал о том, чтобы услышать такое однажды, что сам долгое время закрывал глаза, боясь увидеть, что не ошибся – или обнаружить, что ошибался вообще во всем. Что за суровой язвительной сдержанностью и сухостью скрывается лишь она сама, а не жадная, властно приковывающая к себе темнота, измученная в одиночестве собственной жаждой.
Манящая, притягивающая тьма, лишающая воли и заставляющая мгновенно забыть обо всем, стоит лишь окунуться в нее, пугающе настоящую, будоражащую, так отличающуюся от быта наполненных живыми потоками дней. Существующая по своим законам сверхсила, открывающая доступ лишь избранным – не лучшим, а схожим с ней, и неважно, как сильно ты хочешь, и насколько тебя манит и тянет туда. Важно только, схожи вы или нет – Шон до сих пор не мог осознать толком, как у него хватило духу заупрямиться и дождаться, и продолжать верить, бессильно ходя кругами вокруг. Как не опустились руки и не смирилось отчаянное мальчишеское желание прорваться туда, оказаться тем самым, одним из них, избранных. Оказаться среди таких же, как он, получить подтверждение, что он такой же, как они – те, кто живут этой тьмой.
Маги сколько угодно могли называть темноту холодной и мертвой, Шон верил – для того, кто ее видит, она живее, чем движение дней. Верил так сильно, что сумел сделать невозможное, и теперь он здесь, и эта сила живет в нем, в них обоих, и нет ничего правильнее, чем ощущать ее.
Чувствовать, как она скользит и обволакивает их, льется с узловатых ладоней, впитываясь под кожу Шона, как вспыхивает темным заревом на дне знакомых глаз. Как она лениво ворочается внутри, позволяя ласкать и касаться хоть до утра, или прорывается наружу одним яростным всполохом, взрывая тишину ночи.
Мужская ладонь улеглась Шону на шею, большой палец погладил скулу – Шон чувствовал, как мужчина колеблется, притянуть его ближе или дать повариться в своих мыслях еще немного. Он хищно улыбнулся, чуть запрокидывая голову и отстраняясь. Раздумываешь, насколько сильно ты меня хочешь? Или сам замечтался, глядя на меня в темноте?
Следующим, что он ощутил, были горячие губы, накрывшие его рот – жаркие и жадные – влажность настойчивого языка и властность впившейся в затылок руки. Шон застонал и на миг потерял ощущение, где верх, а где низ – мир крутанулся, весь сосредоточившись в пьянящей радости поцелуя, и Шон понял, что они перекатились на бок, только когда снова открыл глаза. Задыхающийся, он вглядывался в неразличимое в темноте лицо – оно так близко, что дыхание опаляет снова и снова соприкасающиеся губы, и хватка ладони на затылке кажется и уверенной, и отчаянной одновременно. Мы одни, целуя, в тысячный раз осознал Шон. И ты – мой. Ты, такой непохожий на меня – это тот я, которого не видит больше никто.
Мужчина притянул его еще ближе и зарылся в шею, с наслаждением вдохнул запах, прижимаясь всем телом. Ладонь Шона двинулась вниз, дерзкая и уверенная, с нажимом прошлась по горячей плоти, сжала отвердевший, пульсирующий член.
Резкий прерывистый выдох – и опять поцелуй, недобрый и осторожный одновременно. Он всегда сначала осторожничал, Шон это знал, как знал и то, что он только и ждет, когда Шон заставит его забыть про контроль. Контролирующий все и всегда, способный в любой ситуации сохранять невозмутимость и трезвость мысли, он мечтал о минутах, когда Шон в очередной раз достанет его не ласками, так дерзостью или нахальством, и невозмутимость полетит к гоблинам, выпуская наружу бьющуюся внутри, взрывающую рассудок жадную тьму.
Палец Шона невинно обвел горячую головку, погладил выступающую ниже вену, заскользил вверх-вниз легкими касаниями. Мужчина хрипло дышал ему в рот, обхватив ладонями лицо Шона и целуя снова и снова, прижимаясь так, будто пытался слиться с ним всем телом.
- Нравится? – беззвучно прошептал он.
Хочешь посмотреть, к чему приведет твоя дерзость? – привычно услышал в этом Шон, улыбаясь.
- Очень, - честно выдохнул он, отрываясь от поцелуя. – Такой… огромный…
И сжал возбужденный член всей ладонью у основания.
Он знал, что услышат в его словах.
Мужчина втянул воздух сквозь зубы, на миг задержав дыхание.
- Значит, тебе повезло? – тень усмешки сквозь короткие выдохи.
Шон улыбнулся, отстраняясь, и переместился вниз, через мгновение уже прижимаясь к члену лицом, с наслаждением потерся об него – он знал, что ему это нравится, всегда нравится. Моя дерзость на сегодня определенно еще не закончилась, означал этот ответ.
- Еще как, - шепнул он вслух, накрывая губами головку, и задрожал, впитывая всем телом долгий и низкий, гортанный ответный стон.
Это было, как бесконечная игра – прочитай правду в моих словах, которые ничего не скажут прямо, поверь тому, о чем я промолчу, живи со мной тем, какого видишь во мне, а не каким я покажу себя сам. Внешняя и внутренняя сути, разделяющиеся на два параллельных мира, в которых внешняя вторична и не значит ничего, какой бы жесткой и непримиримой она ни выглядела. Каким бы неуживчивым и сложным ни был тот, кого любишь, как бы он ни старался порой быть резким в словах и язвительно-саркастичным в оценках – внутри него живет стиснутая оковами, ждущая тебя темнота, жадная и горячая. Шон смог найти к ней путь, и неважно, что остается снаружи – любые проблемы становятся шелухой, когда в твоих руках ключ от сковывающей тьму клетки, а в любимых глазах боль и вечная, нескончаемая, неутолимая жажда, которую можешь утолить ты один, и от тебя этого не скрывают.
Как бы ни восхищали зрелость, жизненный опыт и прочие его качества, одна эта открытость, кажется, перекрывает все. И с ума сходишь, только слыша его глухие стоны, его прерывистое дыхание, чувствуя горячечную ласку его рук на затылке – подталкивающих, просящих и позволяющих одновременно. Это возбуждает, как острое, отточенно сладкое знание, как слепящая уверенность, как ключ от твоей собственной клетки в его руках – ты нужен ему, и всегда будешь знать об этом. Возбуждает, даже когда его ладонь всего лишь согревает затылок.
- Мерлин… - простонал Шон, откидывая голову, не переставая двигать рукой.
- Действительно нравится? – с ноткой садизма уточнил хрипловатый голос, и сильные руки вздернули несопротивляющегося Шона вверх, позволяя рухнуть на подушки, забрасывая ногу на бедро, и от ощущения на себе тяжелого мужского тела Шон едва не закричал в голос.
Но не успел издать ни звука, снова попавший в плен настойчивых губ – он мог только стонать под напором горячего языка. Обнимать изо всех сил плечи и узкую спину, хватаясь за волосы на затылке, сжимая лицо и снова жадно двигаясь к пояснице, задыхаясь и торопливо ерзая, и когда мужчина чуть отстранился, приподнимаясь на руках, и это означало – сейчас – ждать уже не было никаких сил.
А потом он скользнул внутрь и замер, до боли впиваясь ногтями в кожу и переводя сорвавшееся дыхание – всегда в этой позе вот так замирал, Шон тоже с ума сходил от самого первого ощущения, мог только кусать губы, запрокинув голову и едва дыша – Мерлин, как хорошо. Горячая ладонь привычно легла на бедро и до боли знакомым рывком подтянула вверх, как всегда, а потом снова – жар обнаженного тела и накрывшие рот требовательные губы.
Шон знал его тело, как собственное – знал, что ему нравится, что умиротворяет, а чем нельзя злоупотреблять, потому что отдача будет бешеной. Что он обожает целовать и двигаться в нем одновременно, что не успокоится, пока Шон не начнет бессильно задыхаться под ним, цепляясь обеими руками, с силой притягивая к себе, беспомощный и расслабленный. Что, укусив мочку его уха, можно заставить его потерять ритм и вжаться в висок Шона лбом, покачиваясь, теряясь в нахлынувших ощущениях. Что, когда он распален и едва балансирует на грани, достаточно прижать зубами сосок, чтобы зарычал и сорвался, вбивая Шона в кровать.
Это казалось чудом – они знали друг друга оба, и какую бы сухую отстраненность ни видели в них другие, глядя со стороны, ничего не было горячее и ближе, чем этот мужчина, единственный, за кого Шон, не колеблясь, отдал бы жизнь и будущее. Любимый и родной, с его вечной язвительной сдержанностью и тягой анализировать все подряд, он превращался рядом с Шоном в изголодавшегося зверя, и тот купался в нем таком день за днем, ночь за ночью, не понимая, как могло когда-то все быть иначе. Как вообще могло когда-нибудь быть по-другому, если по-настоящему, в полную силу и не скрываясь, не стыдясь и восхищаясь в ответ – только с ним и здесь, и вот так.
Шон стонал и стонал, не отрываясь от его губ, жадно цепляясь изо всех сил за него, такого горячего и властного, бессвязный шепот, жаркие поцелуи по шее, по вискам и лбу, и опять на губах – еще, пожалуйста, черт, давай же. И жесткая ладонь, доводящая до пика, неумолимая и беспощадная, как ее хозяин. И тяжелое, срывающееся дыхание в шею, осторожный и долгий, невозможно нежный поцелуй – я люблю тебя. Мерлин, как я тебя люблю.
Руки мужчины вдруг сжались, обвившись вокруг плеч, ладонь горько заскользила по лицу, обводя скулы, очерчивая контуры, будто вечность не прикасалась. Шон еще не понял, в чем дело, но почувствовал, как ускользает, отдаляясь, тепло, словно все мышцы вмиг онемели, и кожа потеряла чувствительность. Он запаниковал.
- Мне так тебя не хватает, Шонни… - с прорвавшейся болью вдруг прошептал мужчина, прижимаясь лбом к его виску. – Я так устал… без тебя…
Шон попытался было закричать, но обнаружил, что не может издать ни звука. Может только биться в застывшем теле, больше не ощущая его, слыша, как все сильней и сильней отдаляется хрипловатый шепот и жар прикосновения, оставляя его в одиночестве в смыкающейся над головой тьме.

* * *

- Нет… - машинально выдохнул Шон, распахивая глаза.
Он еще чувствовал привкус и запах разгоряченного тела, и жадную ласку горячих рук, и тепло поцелуев, и… и…
Мерлин, он слишком хорошо это чувствовал.
Невидяще провел по лбу ладонью, потер висок, прикоснулся пальцем к губам. Что это было? Сердце колотилось, как сумасшедшее – успокойся, так и слышал он собственный рассудительный голос, вдохни глубже и выдохни, это сон, просто сон, ерунда всякая снится.
Никогда еще рассудительность не казалась настолько неуместной и глупой. Шон знал наверняка, что был не во сне – не бывает таких ярких снов, не бывает в них того, чего не встречал никогда и придумать не мог. Сны могут перемешивать опыт и знания, слепляя их в кажущиеся чем-то новым комки, но не показывать действительно незнакомое.
Он улыбнулся, снова прислушиваясь к тому себе, каким только что был – свободному, уверенному в своем выборе и счастливому. Добившемуся всего, о чем сейчас и мечтать страшно, признанному тем, что было для него самым важным и притягательным в жизни. Неспешные, согревающие властные руки, скользящие по его телу, хрипловатый ласкающий голос… Сплетающийся смех, перемежаемый поцелуями…
Это я? – неверяще закусил губу Шон. Там был – я? Так и будет?
Теперь в памяти всплывали детали, одна за другой – тогда Шон не обращал на них внимания, а сейчас помнил так явственно. Едва слышный шорох дождя, почти неощутимые дуновения ветра, стрекот цикад. Как будто они спали в лесу, хотя ощущения кричали – это было в доме, тело помнило мягкость широкой кровати, а слух – поскрипывания половиц. Но звуки не были похожи на доносящиеся из окна – они шли будто бы отовсюду, словно в доме не было стен, но была крыша.
Бред какой-то, потер лицо ладонями Шон, пряча улыбку. Я видел место, где буду счастлив, и какая разница, могу ли узнать его прямо сейчас? Я его видел, а значит, оно существует. Значит, я уже – там.
Слева кто-то зашевелился, стягивая на себя одеяло, и Шон машинально приподнялся на локтях – и так и застыл, глядя на спящую Лорин. На ее слегка нахмуренные во сне брови, обнаженное плечо, которое так любил целовать перед сном, на разметавшиеся по подушке пряди светлых волос. Он смотрел и смотрел, забыв, как дышать, и впервые за полтора года жизни с ней тонул напрочь в бесповоротном, убийственном ощущении, как страшно ошибся, позволив ей переехать сюда. Позволив себе забыть что-то важное, самое главное, собственную суть, отказавшись быть собой и выбрав быть с Лорин.
Пусть даже тогда ему казалось, что он выбирает жизнь, будущее и возможности вместо медленной смерти.
И тут же стало страшно – о чем это я? Так и было, я погибал здесь один, пока не пришла она и не вытащила наружу, не растормошила и не показала, как может быть – по-другому. И мне могло прийти в голову, что все это было ошибкой?
Одеяло с шорохом сползло в сторону, и Шон встал с кровати, стараясь не шуметь и не разбудить. Несколько тихих шагов, осторожно прикрытая за собой дверь балкона – уже светло, хотя солнце еще не встало, пятый час утра только – леденящий холод прутьев балконной решетки остужает разгоряченный лоб. Шон вцепился в нее, отпустившись на пол, и невидяще уставился вниз, на еще спящий двор замка.
Растерянность, страх и память душили, набрасываясь то по очереди, то скопом, растаскивая в разные стороны. И знакомый, знакомый до боли, до невозможности мужской голос из так и не отступившего до конца видения ночи, рассказывающий, усмехающийся, расслабленно шепчущий – Шон не мог не знать его обладателя. Такую горечь и такую боль вызывает то, о чем или мечтал слишком долго, придумав себе и живя с этой мечтой день за днем, или слишком давно забыл, похоронив вместе с тоской и памятью, чтобы выжить и не рехнуться. Шон знал этого мужчину. Неуживчивого и жесткого, саркастичного, склонного анализировать все подряд и представать перед окружающими безэмоциональной сухой сволочью. Скрывающего свои настоящие чувства под маской уставшего от жизни циника, логичного и сурового к каждой встреченной глупости и безалаберности. Не выносящего максимализма и юношеских метаний, последовательного, требовательного… преданного. Больше всего на свете ценящего преданность – и в себе, и в других. Не отступающего от своих идеалов и готового отдать за них жизнь.
Пальцы впились в решетку, сжавшись до боли – Шон зажмурился, с силой кусая губу, боясь выдохнуть и не удержать непрошенные, горькие злые слезы. Он знал этого мужчину. Действительно знал.
В его жизни вообще был только один мужчина, всегда. И это и был – он, тот, с кем Шон только и мог быть когда-нибудь счастлив.
- Мне так тебя не хватает, Шонни… - помимо воли всплыл в памяти едва различимый, полный горечи и тоски шепот. – Я так устал… без тебя…
Я тоже устал без тебя, с отчаянием выдохнул Шон, пряча лицо в сгибе локтя. Проклятые слезы все же рванулись наружу, но это уже было неважно – Шон глотал их, не замечая, стискивая чугунные прутья. Ты мертв, ты так далеко сейчас, а я глупец – подумал, что могу жить, не оглядываясь, оставив тебя там одного. Я не понимаю, как, но все может быть по-другому, пусть я не знаю, что там за жизнь, и куда ты ушел, когда умер – знаю только, что вход существует, и ты ждешь меня, до сих пор ждешь. Видения воздушных магов не ошибаются – я спрошу учителя, сегодня же, просто чтобы закрыть вопрос навсегда, но вообще-то мне и так известно, что он ответит – это не был сон, Крис. Это было будущее, в котором я сумею найти тебя – там. И только тогда станет – правильно, как должно было быть, если бы я не был таким тупым идиотом, если бы не заупрямился и ушел из замка вместе с тобой. Если бы не поверил, что ошибался, пытаясь отделить тебя столько времени от твоих же масок.
Если бы не сдался еще тогда.
Порывы утреннего ветра холодили плечи, и за рекой пробивался первый луч солнца, Шон слышал шорох листвы и хлопанье птичьих крыльев. Мир, в котором тебя никогда не будет, невольно подумал он. Чужой для тебя мир. Как он может быть родным – для меня? Что я делаю здесь столько времени, если ты ждешь меня – там?
Отдаешь оставшиеся долги? – будто наяву, услышал он хмыкающий мужской голос, негромкий, с едва различимой хрипотцой.
Долгов – куча, мрачно согласился Шон. Сегодня мы едем в Лондон, я и Лорин – семья будущих центральных контактеров и кураторов столицы Волшебного Мира. Сегодня закончится этот замок и начнется то, что позволит закрыть все долги окончательно. Этот мир хочет, чтобы я заплатил по счетам, прежде чем уйти и вернуться к себе? Ему нужен тот, кто сделает невозможное на пути объединения двух рас? Что ж, он получит желаемое. Я вывернусь наизнанку, но сделаю все, чего бы мне это ни стоило.
Потому что теперь я знаю, что ждет меня впереди. И это стоит даже того, чтобы – жить.
Еще какое-то время.

@темы: Сайд-стори, Личное творчество

---

Вечность - цикл сайд-стори - история первая

Название: Ларри
Жанр: вероятно, драма
Размер: мини
Заказчик: Raen
Время действия: середина 17 главы

* * *

Это были очень длинные три недели.
Ларри так и не понял, может, у всех магов со временем что-то странное, и теперь так и будет всегда – проживаешь будто несколько жизней, одну за другой, а потом оказывается, что прошла всего неделя, или две, или месяц. И попытка взять и соотнести с календарем собственные ощущения каждый раз заканчивается легким непониманием, и хмыкнуть хочется, мол – это шутка, да? Три недели назад он был человеком.
Хотя как раз это сейчас уже было совершенно неважно.
Не поднимая головы, он бросил взгляд исподлобья на копающегося в сумке хмурого Рэя. Тот кусал губы, сосредоточенно прикидывая, что еще взять, что забыл положить – такой весь «не подступишься» всякий раз, когда есть повод почувствовать себя хозяином ситуации. Ларри все еще побаивался такого Рэя – и так и не научился пока находить к нему подход, но это тоже уже было неважно. У них вся вечность впереди, и от одной мысли об этом страх исчезал, и хотелось только, пряча улыбку, смотреть, смотреть на эту хмурую вертикальную морщинку на лбу, ожидая, когда наставник застегнет сумку и переведет на него непроницаемый взгляд, спрашивая – готов?
Ларри чувствовал, что пойдет за ним куда угодно. Несмотря ни на что.
Так было и с самого начала, хотя на этом сходство заканчивалось. Ларри хорошо помнил, как открыл глаза, одуревая от тяжести в звенящей голове и монотонной, почти потусторонней какой-то усталости, будто только что вычистил голыми руками поляну за стадом кентавров – и увидел его. Как Рэй неуверенно улыбнулся, и Ларри почему-то сразу, в ту же секунду окончательно почувствовал и поверил, что знает этого парня давным-давно, всегда знал, только не помнил об этом. И что это почему-то настолько правильно – то, что рядом именно он – что только обалдело моргать и остается.
Что бы Рэй ни делал тогда, в первые дни, все будто укладывалось в одну картину, слаженную до мельчайшей зазубрины. Ларри казалось, что они прожили вместе вечность, почти ни слова не сказав друг другу, молчаливо приняв, что попробуют просто слушать, не разговаривая, что сломать это хрупкое безмолвное волшебство успеют и позже. И когда потом выяснилось, что за эту наполненную нескончаемым зыбким ощущением друг друга вечность прошло каких-то три дня, это было даже смешно. Три дня – ничто, когда вы вольны не быть должными ничего никому, и можно не заниматься ничем и не мчаться никуда ни по каким делам. Только находиться рядом. Можно даже молчать, общаясь без слов, потому что и искать слова вы не обязаны тоже.
Это чувство – я могу быть не должным больше ничего никому – тогда, в первые дни, оглушило так сильно, что Ларри не мог заставить себя заговорить вслух потом еще несколько дней, даже на занятиях. Рэй был рядом всегда, каждую минуту, и чувство незаметно трансформировалось в убежденность – я могу быть не должным больше ничего никому, пока есть – он.
Сейчас Ларри уже плохо помнил, как будто и правда прошло слишком много времени, но иногда ему смутно казалось, что тогда, в те дни это Рэя даже смущало. Хотя и льстило, и привлекало до невозможности, но он будто сопротивлялся, время от времени набирая в грудь воздуха и глядя на него, подбирая слова, чтобы – что? Ларри не знал наверняка, и так и не узнал – Рэй все равно ни разу так ничего и не возразил толком. Просто смотрел ему в глаза, постепенно теряя весь пыл по капле, сплавляясь во всю ту же безмолвную нежность – ну что ты творишь, Ларри, не надо, вот бесенок же – и Ларри только торжествующе фыркал, видя, как он сдается. Все будет хорошо – это он чувствовал точно, знал твердо и наверняка – и неважно, что Рэя что-то там держит, смущает или останавливает. Ему достаточно посмотреть на воспитанника, чтобы в конце концов, махнув рукой, сдаться.
Ларри ведь ничего и не предлагал – только радоваться вместе с ним все тому же. Мы больше никому ничего не должны. Я не должен. Потому что у меня есть – ты.
Я слишком устал быть должным, Рэй. Я отдал столько, что стать магом после этого – избавление.
Выйдя из комнаты бесконечность месяцев спустя – на четвертые сутки по календарю – прожив за это время столько, что предыдущая жизнь уже стерлась в пыль, а Рэй успел врасти в него каждым нервом, Ларри обнаружил еще массу интересных возможностей. Например, что на Рэя можно восторженно и преданно смотреть снизу вверх, когда рядом другие маги, и Рэй будет кусать губы и тушеваться, не находя в себе сил цыкнуть, но млея, млея внутри от этих взглядов, захлебываясь беспомощной жаждой видеть их снова и снова. Что можно идти за ним по коридору, почтительно отставая на шаг, давая понять – ты впереди, ты первый. Что можно молча садиться у его ног в общей гостиной, глядя в пол, всем видом давая понять – тебя ничто не колышет, кроме него, и ты сделаешь что угодно, стоит только ему захотеть. Ларри чувствовал, что нащупал верную нить. Он хотел лишь одного – чтобы Рэй не беспокоился ни о чем, чтобы поверил ему и отпустил то, что заставляет его сопротивляться. Где-то за всем этим, так недалеко впереди, маячило бездумное и безумное счастье, тишина вечеров и тепло губ Рэя на виске, когда он целует перед сном, и приходящий только в его объятиях покой, когда ночи раздирал очередной кошмарный сон. Ларри рвался в это будущее с головой, уверенный – Рэй тоже этого хочет.
Просто боится.
Все изменилось, неуловимо, но бесповоротно и глубоко, когда поймавшая их после занятий в коридоре девчонка лет десяти прижала Ларри к стене и радостно оповестила мир, что он, хоть пока и не знает этого, но совершенно точно – водный маг. Для Ларри это не значило ничего – водный так водный, он тогда только плечами пожал – а Рэя будто ледяной водой окатили. Так и стоял, глядя на девчонку такими глазами, словно хотел схватить ее на руки и подбросить аж до небес, чтоб заверещала от счастья.
Ларри потом попытался спросить – ему что, водные маги как-то особенно нравятся? – но Рэй только улыбнулся и покачал головой. То ли, мол, неважно все это, то ли – ты не поймешь, то ли – забудь, долго рассказывать. Какая разница? Почему бы Рэй ни осторожничал раньше, с этого дня он перестал. И еще – он перестал просто быть рядом, и стал – вместе. Ладонью по спине, по плечам, переплетенными пальцами, жадным взглядом в затылок, испытующим ожиданием, словно еще чуть-чуть, и Ларри должен был превратиться во что-то невыразимо прекрасное, долгожданное, по-настоящему родное. Невозможно было ошибиться, слыша этот поток – так ждут выстраданное за годы одиночества счастье, в котором уверены. В котором не сомневаются.
Ларри не знал, почему новость о его клановой принадлежности сломала страх Рэя, но по большому счету ему было неважно. Для него самого объяснение ничего не меняло. Просто Рэй наконец-то понял, что рядом с ним не кто-то, свалившийся на голову и способный завтра исчезнуть, а такой же стихийный маг, как и он. Партнер, с которым свела стихия, с которым – это до Ларри доходчиво донесли на занятиях почти сразу – он и не должен будет никогда расставаться.
Это волновало и будоражило до дрожи, до колотящегося пульса в висках – они никогда не расстанутся. Им не нужно гадать, хорошо это или плохо – быть вместе – все ответы уже даны с самого начала. Они предназначены друг другу, это данность, из которой теперь предстоит строить жизнь, и как в этой жизни может быть хоть что-то не так, если данность – она вот такая? Ларри впервые чувствовал себя обреченным не на обязанности, не на одиночество и не на долг, а – на счастье. Он больше ничего никому не обязан, у него есть Рэй, а быть магом здорово и так правильно, будто ты мыкался семнадцать лет неприкаянным, измотался до отупения, до беспамятства, едва не рехнувшись, и в награду наконец-то оказался вдруг на своем месте. Там, где ты нужен, где можно ничего больше ни за кого не решать и не быть ответственным ни за чьи ошибки. Где парень, который теперь отвечает за вас обоих – за все – и от взгляда которого бросает в жар – твой наставник, и в этом мире не бывает связи сильнее.
Ты имеешь право хотеть его – однажды сказал ему Рик. Ларри не мог ему не доверять, и не мог не видеть, что Рик не всегда говорит то, что сам думает – слишком часто его слова вдруг начинали складываться не его языком, будто голосом мага говорила сама стихия, и слишком часто потом Рик сам не очень помнил, что именно только что сказал. Это выглядело, как еще одно таинство магии Стихий, и это таинство – разрешило. Ты имеешь право хотеть его – у Ларри горели уши целую ночь потом, когда он лежал, спрятавшись под одеяло с головой, помимо воли снова и снова вспоминая слова Рика. Плохо или хорошо хотеть парня? Теперь он имел еще и право усмехаться в ответ на такие вопросы. Он больше не был обязан следовать никаким нормам. Он – маг, а, значит, нормы его уже не касаются.
Но и эта жизнь тоже кончилась – как потом с ужасом понял обжившийся в ней всем своим существом Ларри, глядя на календарь, всего через полторы недели. С того момента, как Рэй увидел их с Риком в коридоре замка – они разговаривали шепотом, стоя у стены и прижавшись лбами друг к другу. Рику так нравилось, а Ларри нравилось делать то, чего хочет Рик, уж слишком нечасто выпадала тому возможность даже не то что воплотить свои желания, а – захотеть их воплотить. Рик говорил, что только с ним хочет того, чего хочет сам. Ларри не понимал, что это значит и почему так, но радовался любой возможности сделать Рику приятное так же сильно, как радовался возможности сделать приятное Рэю.
Но Рэй даже не дал ему ничего объяснить. Или дал? Просто не слушал, что бы Ларри ни пытался сказать – только, притащив его домой за шиворот, как щенка, орал и шипел сквозь зубы, на каждую попытку возражения с силой толкая его в стену снова и снова. Ларри тогда показалось, что еще немного, еще один его бессвязный бульк о том, что Рэй все не так понял, что ему не о чем беспокоиться, что никто не сможет никогда ничего изменить между ними – и все нарастающая ярость огненного мага рванет неуправляемым взрывом, разнося к Мерлину по камням бедный замок. Ларри заглядывал в горящие злобой бешеные глаза снизу вверх, хватал за руки, прикасался, уговаривал, трогал – и пугался все сильнее с каждой секундой, до ужаса и отчаяния.
На Рэя не было управы, или Ларри ее не нашел. Тогда Рэй в конце концов хлопнул дверью так, что в окнах жалобно дзинькнули стекла, и исчез до утра, а измочаленный страхом и ожиданием Ларри, под утро забывшийся тяжелым сном, проснувшись, нашел его на балконе и, осторожно подойдя, молча сел у ног, ткнулся лбом в колено, закрыв глаза – ну а что он мог бы сказать? А Рэй не глядя сжал в кулак волосы на его затылке, притягивая еще ближе, и на миг Ларри показалось – это он в отчаянии, а не я. Он просто боится меня потерять.
Мысль согрела в мгновение, и вся горечь испарилась. Я нужен ему. Я ему необходим. Ларри поднял голову и неуверенно улыбнулся, не отводя глаз, выжидая минуту за минутой, пока Рэй не сжал зубы, отворачиваясь – сдаваясь. Как всегда. Напряженный и настороженный теперь, будто ждущий удара исподтишка, он позволял снова подбираться к себе так неохотно, словно и не было предыдущих дней и недель. А еще вечность – два дня по календарю – спустя Ларри и сам поверил, что – не было. Или было слишком давно, чтобы иметь значение.
Сбегать к водным магам, озаботившись придумать для Рэя причину исчезновения, он наловчился довольно быстро. Это оказалось не так уж и сложно – врать наставнику. Ну, не может Рэй чего-то понять, так не может, кто бы знал, почему, хотя Брайан что-то про Дину пытался рассказывать, пока не плюнул, потому что Ларри все равно ни гоблина не понял, при чем тут она и какое все это имеет отношение к самому Ларри. Рэй стал дерганым, подозрительным и вспыльчивым – и это жутко пугало – и в то же время каким-то беспомощно нуждающимся, а это грело и давало надежду, что все непременно будет хорошо. Иногда бывали вечера, когда они сидели на балконе и смотрели на закат, и Рэй почти расслаблялся, позволял Ларри прислониться к нему, обнимал за плечи и ерошил волосы на его макушке осторожными теплыми пальцами, и можно было улыбаться, глядя на смуглый профиль, утыкаться лбом в плечо и тихо фыркать там, слушая. Рэю нравилось, очень нравилось, Ларри это точно знал, и нравилось прикасаться, хотя иногда на него словно что-то находило, и он то начинал вдруг старательно избегать прикосновений, то маниакально использовал каждый повод дотронуться, всеми силами делая вид, что это случайность и ничего не значит. Ларри уставал от его непоследовательности и ставших все более частыми вспышек гнева, от придирок по мелочам, но все это тоже было неважно. До тех пор, пока получалось сбивать гнев тем же вовремя опущенным в пол покорным взглядом и старательной обожающей улыбкой. Властному и беспокойному Рэю было необходимо чувствовать, что Ларри не пойдет против него и против его решений, и Ларри изо всех старался доказать и подтвердить. Ведь он доказывал – правду.
Пока Рэй это чувствовал, возможные взрывы отодвигались – нужно было всего лишь грамотно выбирать время или вовремя придумывать безобидные объяснения, когда исчезаешь, чтобы встретиться с Риком, или в «круг», не позволять себе того, что Рэй бы не одобрил, там, где он может это увидеть, следить, чтобы никто из ребят не сказал при нем ничего лишнего. А дома восхищенно смотреть на него снизу вверх, смеяться его шуткам и позволять себе дурацкие вольности вроде «да, мой господин» в ответ на любую просьбу. Такое сносило с Рэя всю напряженность в момент, оставляя лишь жадную и отчаянную, немного скомканную изумленную – нежность.
И неважно, что Рэй пока не очень умел ее выражать. Нам теперь можно все, слышишь! – пытался и не мог прокричать ему Ларри, но верил, безоговорочно верил, что докричится. Рэй просто еще не понял, что, когда Ларри рядом, можно действительно – все. Им обоим.
Предстоящую поездку в «кругу» обсуждали до споров и последующей беспомощной выжатости. Каждый был уверен только в одном – это как встреча со стихией, примерно. Правда, никто, кроме Дэна, не знал, что при таких встречах чувствуешь, но будто ощущали всей кожей – еще вот-вот, и стихия покажет им главное. Про них самих, про их будущее и настоящее, именно то самое, чего так не хватает, чтобы понять вообще все. Как последняя деталь, которая заставит заиграть смыслами все остальные.
Мне кажется, я там умру, прошептал Рик на ухо Ларри, когда все разошлись. Мы так запутались сейчас, я вообще не знаю, что мы можем дать этим людям, мы трое. Я просто умру там, а они не смогут помочь мне. Туда нельзя настолько запутавшимся. Это убьет нас, только и всего.
Ларри не нашел, что ответить – так и сидел, обняв худые плечи Рика и зарывшись ладонью в волосы на его затылке. Если ты умрешь, мы больше не увидимся, невпопад проговорил он наконец, и Рик почему-то фыркнул и отстранился, потер кончик носа. Нет уж, увидимся, это точно, покачал он головой, улыбаясь. Спасибо тебе.
Ларри не понял, за что. А потом всю ночь думал – как это будет с ними, с ним и Рэем, там? Если Рик справится, то и мы тоже, убеждался он. А значит, Рэй поймет все. Перестанет ревновать и бояться, перестанет шарахаться от прикосновений – я же вижу, он тоже хочет меня. Пусть не так, как я, пусть ему страшно настолько, что проще до сих пор делать вид, будто просто погладить меня по спине – преступление, и можно только когда я прошу сведенную мышцу размять. Рэй ошибается, и стихия даст ему это понять, наверняка даст. Это единственный способ вернуться – нужно, чтобы Рэй перестал психовать и заводиться с полпинка, как только что-то не так, и орать часами за каждое разбитое блюдце, и лезть в драку по каждому поводу. Драться с ним Ларри вообще не хотел, но Рэю плевать же – его когда так заносит, он не соображает уже, и с каждым разом это все хуже. Хотя Ларри честно старался больше не попадаться ему на глаза даже просто разговаривающим с кем бы то ни было, и новых поводов ревновать у Рэя быть не могло.
Он звереет с каждым днем, неохотно признался себе Ларри, сидя с мантией в руках и глядя на наконец застегнувшего сумку наставника. А я его такого боюсь уже до истерики, и понятия не имею, как ему доказать, что он ошибается, требуя от меня беспрекословных подчинений по первому зову. Потому что я и так счастлив подчиняться ему, и не нужно ничего требовать – я уже принадлежу ему весь.
Но сегодня все изменится. Кажется, это тоже счастье – знать, что вы идете туда, где стихия неизбежно покажет Рэю, как он неправ, и дальше вы только будете вместе. И никаких больше драк, свар и ссор, никакой ревности и непонимания.
- Готов? – спросил Рэй, переводя на него хмурый взгляд.
Ларри кивнул, привычно не поднимая головы.

* * *

Два часа спустя память, ожидания и привычки перестали иметь значение.
Ларри с трудом догадывался, сидит он или лежит, или висит в пустоте, или падает в нее, стремительно набирая скорость. Мутный воздух тускло подергивался перед глазами, смазывая очертания, путая и смывая их, переплетая предметы комнаты в узоры и горсти и безразлично швыряя их прямо в лицо. Они взрывались где-то внутри черепа с глухим низким звоном, от которого деревенели мышцы и невыносимо ныли все зубы сразу, и Ларри с трудом дышал, пережидая приступ, запрокидывая голову и поминутно облизывая пересохшие губы. Шею ломило так, что стреляло в ушах, и ничего в этом мире не оставалось, кроме этого ломающего дискомфорта, боли и удушливого, леденящего запаха, который не получалось не вдыхать, и от которого стон срывался на вой.
Будь все проклято, задыхался Ларри, силясь выдраться из кошмара, в котором увязал все глубже с каждой секундой. Темнота наступала, медленно сжимая кольцо, неотвратимая и бесповоротная – я не хочу, стонало что-то внутри. Я не хочу, не туда, только не так! Не сейчас!
Барахтаться в ней – все равно что отбиваться от глубины, бездна засасывает, и уже смешно и странно вспоминать дурацкую иллюзию, будто ты валяешься на кровати в гостиничном номере. Тебя выдернуло сквозь пленку между мирами, и здесь нет ничего человеческого – только бездна и глубина, сдавливающая, втягивающая в себя одним долгим вдохом.
Ты ведь сам хотел умереть, укоризненно смотрят из темноты глаза Рика. Ты сделал все, чтобы умереть.
Я знаю! – коротким всхлипом, нелепо взмахнув, защищаясь, руками, которыми еле можешь пошевелить – бездна сильнее тебя. И я знаю, – эхом откликается она одобрительно, и глаза Рика оплывают контуром, перетекая, переплавляясь в другие, бездна в бездне, темная и непрозрачная. И в этих глазах – ничего знакомого.
Кто ты? – отчаяние и бессилие в собственном голосе, но взгляд непроницаем, он будто прожигает ледяным потоком насквозь. Кто ты? – заорать, срываясь на хрип, силясь отодвинуться, забиться подальше от них – непонятно, почему так важно узнать, ведь здесь нет того, кто мог бы решить – важно или нет. Здесь нет меня, цепенея от ужаса, догадался Ларри. Пальцы машинально скользнули вокруг в попытках найти опору, но им не за что хвататься. Меня больше нет.
Тебя больше нет, – отзывается бездна, и взгляд темных глаз не осуждает, не сочувствует, не ждет – в нем нет ничего, за что был бы шанс уцепиться и выбраться. В нем нет вообще ничего, и пустоты тоже нет – бездна в бездне, огромная пропасть. Две бездны, почему-то впивается в сознание непонятная мысль. Вас двое. Ты убил вас обоих.
Я знаю, – губы не шевелятся это выговорить, и еще больней понимать, что ты знаешь, действительно, ты всегда это знал. Ты сделал все, чтобы вы умерли оба. Отвернуться бы, спрятаться, но тело не слушается, трещит застывшей ледяной коркой, которую пытаются смять, и глубина давит сильней и сильней, не давая пошевелиться. Ты беспомощен и беззащитен, ты никто – можешь только тонуть, распятый бездумной силой, выпотрошенный взглядом, которого не способен даже узнать.
Ларри никогда в жизни еще не был так близок к грани, пусть даже жизнь, которую помнил и к которой привык, превратилась сейчас в хаотичный набор всплесков памяти, в мешанину имен и картин, смыслов, догадок, и все это не значило ничего. Что бы ни подсовывала память, оно лишь било наотмашь, заставляя давиться от собственной глупости и слепоты. Даже выламывающая суставы, затягивающая боль, которая словно отодвинулась, не уменьшившись, как будто тоже переставала иметь значение.
Здесь ничего не было важно – Ларри расхохотался бы в лицо самому себе, тому, который тысячи лет назад шагал в камин, отправляясь сюда, прямиком на тот свет, с умным видом встав на дорогу с билетом в один конец. Это будет, как разговор со стихией, серьезно кивал Дэн, глядя из своего угла комнаты. Но здесь не было разговоров. Только бездна – и беспомощность, и приковывающий взгляд незнакомых ледяных темных глаз, высвечивающих насквозь, выворачивающих наружу все то, чему так успешно получалось давать другие имена столько времени. Всю свою жизнь.
У тебя была бесконечность, дышала холодом в лицо бездна. Ларри не знал, чем возразить – календарное время не имеет значения, он помнил это слишком отчетливо, чтобы сопротивляться. Ты можешь прожить вечность за сутки, изменить все и оторваться от прошлого за три дня, и неважно, сколько лет или недель родившемуся в тебе магу. Достаточно того, что ты мог успеть, но предпочел что-то другое. Из тысяч внутренних голосов ты выбрал не тот, который привел бы тебя к жизни.
Не так, с упреком покачал головой Рик. Из тысяч голосов ты выбрал тот один, который привел тебя к смерти.
Вас обоих, согласились бездонные темные глаза.
Нас двое – Ларри помнил это, но осознавал и то, что больше толком не помнит о наставнике ничего. Память подкидывала нечто ускользающее, неуловимое, за которым вставало необъяснимое иррациональное ощущение сгустка исполинской силы, коснувшейся его однажды, когда-то очень давно. И то, как в ответ всколыхнулось тогда внутри что-то другое – собственное – равное этой силе, два сгустка, еще не осознавших себя. Один-единственный миг, когда не было ничего, кроме тишины между ними, и ничего больше и не было нужно – и важно – и то, что больше никогда потом это чувство не возвращалось. Как будто сблизившая две силы стихия оставила их друг другу, а те так и не сумели осознать себя, вцепившись в собственное прошлое. В человеческие оболочки, которые надлежало отбросить.
Неправда, отозвался опирающийся о стену, молчаливо запрокинувший закрытое ладонями лицо Филипп. Неправда, откликнулся прижавшийся лбом к его бедру, стоящий перед ним на коленях Брайан. Неправда, качнул головой Дэн, обнимая со спины улыбающуюся рассвету человеческого города девочку с недетским лицом.
Неправда, обессилено всхлипнул в подушку измученный рыданиями Рик.
Неправда, закрыл глаза Ларри. Силы и человечность – другое. Мы оба выбрали путь, на котором нет места силам, и они так и ждут, закукленные сгустками где-то внутри нас. Они еще не знают, что им – не дождаться.
Им вообще нет дела до того, станем ли это мы, или кто-то другой даст им вырасти, с ужасом осознал он. Сила безлична, как тяга воронки в бездне, она лишь размажет того, кто встанет у нее на пути, предпочтя служению ей любование собой и глупость. Решив, что обладает правом выбора – служить или не служить.
Нестерпимый, прожигающий насквозь стыд и горечь захлестывали с головой, и бездна казалась избавлением, а незнакомые темные глаза все смотрели и смотрели, припечатывая взглядом, не осуждая, не укоряя и не ожидая ничего. Просто смотрели, и Ларри читал в них бьющее под дых точностью понимание – его всего, полностью, целиком – но не находил поддержки. Я знаю, кто ты, говорили они. Я – знаю.
И больше ничего.
Это расплата, с горечью выдохнул Ларри, зажмуриваясь. Это переход, качнулась бездна. Это – ты, ответил взгляд. Посмотри и почувствуй – кто ты.
А я могу? – беспомощно подумал Ларри. Глубина медленно врастала под кожу, не быстрей и не медленней от того, что Ларри перестал, наконец, сопротивляться ей, но ему больше не было страшно – я часть ее, я часть всего, что здесь есть, я вот-вот стану только этой частью, и все. Закономерность не может пугать, пугает предопределенность, которой силишься избежать, и страх уходит, как только принимаешь неизбежное. Я умираю, – он пытался заставить себя проговорить это вслух, но губы не слушались, а мысли стекались в капли и лужицы, то и дело меняя форму. Я становлюсь собой. Каждый становится собой, когда умирает – почему же я так боялся смерти, если она это и есть я? Почему ее боялся Рик?
Оказалось достаточным лишь потянуть за нужный поток, чтобы он качнулся и приблизил, развернув, целый невидимый раньше пласт еще одной глубины – светло-синей, прозрачной до ослепления. Ларри смотрел в нее, задохнувшись от восхищения ее теплом и светом – я помню тебя, Ричи – он коснулся бы рукой этого света, если бы мог, если бы здесь что-то значили прикосновения. Я знаю тебя.
Я знаю, чем станет сгусток силы, живущий в тебе, вижу сейчас так явственно, словно это уже случилось. Нам не дано знать будущее, но нам и не нужно – достаточно смотреть в глубину, в самую суть, чтобы увидеть ее состоявшейся.
Я тебя вижу.
Если это и есть смерть, то весь ее ужас лишь в том, что не остается ни одной маски, и куда ни смотришь, везде видишь ту самую глубину – настоящую. Я знаю тебя состоявшимся, Ричи, знаю главное о том, что тебе еще только предстоит сделать. Я бы плакал сейчас, если бы еще было чем, если бы мог – я бы оплакал твою душу и все, через что она пройдет на этом пути. Я бы оплакал нас всех – и каждый миг, когда нам придется убивать часть себя, чтобы дать жизнь другой части – каждую маленькую смерть на пути к жизни. Каждую маленькую боль, невыносимую изнутри и невидимую снаружи, крест любого из нас – видеть и оплакивать, и молчать, ведь ничего больше и не нужно, кроме как – видеть. И чувствовать.
Бездна в глазах напротив качнулась, отзываясь – не соглашаясь и не отказываясь, нет здесь «да» или «нет», теперь Ларри знал и это тоже. Глубина не может быть верной или неверной, правильной или нет – есть мириады оттенков, миллионы путей, сплетающихся течений, и одна капля способна изменить весь поток. Ты ошибся, Ричи – я выбрал не единственный путь, ведущий в смерть, а один из бесконечного множества, но и путей, уводящих в жизнь, было тоже не меньше. Я был волен изменить все, добавив новую каплю на любой точке в любое мгновение, и исход стал бы иным, так же, как ты волен умереть, сбившись в любой из дней. И сейчас я вижу и это тоже – хаос наслаивающихся глубин, каждая из которых тянет в каждую, и ты будешь выбирать из них постоянно, всегда. И выбор не станет легче – никогда. Ни твой, ни чей-либо еще, как далеко ни зайдешь, как много ни сделаешь – это и есть настоящая бесконечность, двигаться вперед без права устать и остановиться.
А я думал, что имею право не двигаться вовсе. Что настоящее и будущее теперь зависит не от меня. Что мы… я и Рэй…
Нужный поток будто сам притянулся к ладони – не пришлось даже двигаться, и глубина разошлась, впуская новый пласт, распахивая его во всю ширь, вплавляя в сознание, минуя желания и взгляды – смотри, маг. Увидеть можно все, что захочешь, если бездна живет в тебе. Если ты – это она.
Вероятностей не существует, есть лишь поток, в котором находишься, и в твоей воле сменить его на другой, но не повернуть вспять. Не нужно слышать будущее, чтобы знать, какой именно поток ты выбрал, как не нужно быть провидцем, чтобы видеть, куда лежит его путь – достаточно лишь смотреть на их сплетения и видеть нужный, различая течения до капли. Достаточно лишь, чтобы не существовало тебя самого – уничтожь себя полностью, стань частью глубины без желаний и ожиданий, без того, что перечеркивает весь океан, заменяя его одной глупой надеждой, и ты увидишь.
Ларри зажмурился бы, если бы у него еще были глаза. Рэй был в нем, весь – во всем, каждой своей клеткой в каждой его, бешеной яростью и упрямством, осознанным выбором того, во что Ларри толкал его столько дней, столько раз. Того, чего Рэй избегал из последних сил месяц за месяцем, балансируя на краю, и, решившись под давлением, наконец – выбрал. Тысячи точек невозвращения позади, сотни перекрестий путей, на которых пройдет поворот не туда, десятки несказанных слов и непрочувствованной боли – его некому будет даже оплакать, с ужасающей ясностью видел Ларри. Он разрушит все, через что пройдет, вспышками ярости и бешенства, отточенной, горькой злобы – на тебя, того, кто обещал ему иллюзию счастья. Он хозяин и рука судьбы, он велик и непогрешим, он глава, поставленный тобой на пьедестал, и поздно отговаривать и рушить под ним камни. Свой пьедестал Рэй давно уже охраняет сам, и не подпустит тебя слишком близко, чтобы ты не посмел вмешаться и изменить что-либо.
Он выбрал недоверие в степени, позволяющей не видеть никого вокруг и никого не подпускать, и в его мире никого вокруг больше нет. Только стоя рядом с ним и не чувствуя бездны, можно верить, что еще будут выборы и пути, еще будет брезжащий впереди свет, который притянет вас, но последний поворот уже пройден, и бездна видит все – направления, перегибы и точки, где добавление капли еще меняло течение целиком. Уже неважно, как вести себя, потакать или возражать, объяснять или бить, молчать или уговаривать – Рэй счастлив в своей слепоте, как обрушивающийся навстречу острым камням водопад. В его мире диктуют ярость и незыблемый пьедестал, право повелевать и требовать, и – хочешь увидеть, что было бы дальше, не окажись ты сейчас здесь, где неизбежно умрешь?
Ларри беззвучно задыхался, бессильный отвернуться, сбежать или спрятаться, глядя, как подозрительность Рэя доходит до слежки, и вся ложь, все несбывшиеся клятвы и обещания выплескиваются наружу, взрывая его одной обезумевшей, темной волной. Сознание торопливо перебирало каплю за каплей, силясь добиться несбыточного – если не дать остаться наедине, если взрыв будет в толпе магов? Исключительный вариант – что рядом окажется огненный маг и закроет – заканчивался не одной оранжевой планкой на холме замка, как все остальные. Он заканчивался двумя. Кто бы это ни оказался, ни одному магу Огня не переварить пытку разъедающим изнутри бешенством, даже учителю. Рэй рванет в одиночку – и угробит прорву земных магов школы, Рэй рванет рядом с кем-то – и убьет и его тоже, Рэй рванет за территорией, если успеть заранее получить разрешение и вытащить его туда – и достанется миру людей. Вот только и разрешения Ларри не получить – учителя не дадут Рэю взорваться, они убьют его сами, не дожидаясь. И это будет самый благополучный исход.
Бросить к Мерлину чертов «круг», лихорадочно выхватил еще одну каплю Ларри, бросить к гоблиновым соплохвостам вообще все, ходить за ним хвостом и держать, и следить, заглядывать в глаза и стелиться, что угодно делать, лишь бы только… только… Поток всколыхнулся, принимая новую составляющую. Хочешь подпитать его демонов, отозвалась бездна в глазах напротив. Демоны будут рады.
Ларри едва не застонал от бессилия, глядя, как Рэй избивает его самого – за дурное настроение с утра, за неудачный день, придумав поводом что угодно. Я настолько ему ненавистен? – остолбенело задыхался Ларри. Нет, отвечали глаза Рэя. Ты настолько не соответствуешь тем иллюзиям, которые сам же мне и пообещал. Я сам им – не соответствую, ни на кнат – как я могу принимать того, что подсунул мне – не меня и заставил поверить в него?
Кулак в челюсть, ботинок в ребра, схваченный в петлю выдернутый из джинсов ремень – по спине, по плечам и рукам, обхватившим голову – добивать ногами, крича – Мерлин, ему есть, за что меня ненавидеть. Он не в том течении, где можно найти и увидеть причину, но это не помешает ему умереть, ненавидя.
Умереть не в одиночку, о нет, потому что за избиением рано или поздно вставала сжигающая Рэя ревность, которой неважно, существует ли «круг» и есть ли в мире Рик Мэллоун. Ревность требовала застолбить свое, и ремень захлестывал уже обнаженную кожу, и любые попытки отбиться лишь приближали неизбежное – рано или поздно он возьмет свое силой, устав гадать, хочет ли вообще быть с тобой, и с тобой ли. Рано или поздно ты будешь валяться после его оргазма, вцепившись в подушку с остановившимся мертвым взглядом, не видя перед собой ничего, даже целующего в притворном раскаянии твои плечи Рэя, обмирая в ужасе от единственной мысли – теперь ты никогда не сможешь уйти от него. Ты убьешь его, уйдя, и убьешь его, оставшись. Вы оба уже мертвы.
Он торопливо перебирал струи, перекрашивая течения и меняя потоки – ну можно же хоть как-нибудь повлиять? Существует же что-то, какой-то путь, который закончится по-другому – он просто обязан существовать! Взгляд ледяных темных глаз по-прежнему прожигал насквозь, будто впечатывая, вбивая еще дальше, еще глубже. И не было слов – никаких упреков, никакой поддержки, даже интереса. Только – я знаю тебя. Я знаю, что ты сейчас делаешь. Просто – знаю. Ты ищешь недостижимое.
Поговорить с Рэем? Ярость. Попробовать лаской? Ярость. Криком, в конце концов? Ярость. Требованием? Игнорирование и ярость. Пойти с просьбой к учителю? Усиление ненависти и ярость. Привлечь «круг»? Взрыв. Вытащить тему на обсуждения на занятиях? Временная отстраненность и взрыв. Рассказать все и напугать? Взрыв. Развернуться и уйти? Взрыв.
Ларри никогда раньше не знал по-настоящему, что такое – бессилие. Что такое – когда все повороты действительно пройдены, и вы еще существуете, каждый из вас, но вы и правда уже мертвы – оба. Прошло всего три недели, но уже слишком поздно. Ты успел убить его. Сколько же в тебе силы, Ларри, если ты справился настолько быстро?
Сколько силы – в нем, если, направленная тобой не в ту сторону, она привела его к мертвой точке с такой скоростью.
Ты умираешь здесь, и все твои поиски не имеют смысла, потому что единственное возможное сейчас будущее – то, в котором ты останешься здесь навсегда. Уже сделав все, что только мог, чтобы разбудить в нем худшее и заставить перекрыть лучшее целиком, ты исчезнешь, и больше никто не сможет повлиять на Рэя, никак. Смотри, как он замкнется по возвращении, а маги воспримут это как должное, ведь Рэй потеряет воспитанника. Смотри, как он будет строить по кирпичику новую картину своего мира, в котором одиночество возведено в культ, а связи – хоть стихийные, хоть добровольные – приравнены к преступлению. Смотри, сколько времени ему понадобится, чтобы пойти против магов.
Перебери варианты еще раз – оптимальный всегда возможен, и ты видишь его. В идеальном случае, если маги успеют отреагировать, Рэй умрет от руки учителя, не успев забрать с собой никого. Посмотри, сколько условий потребуется, чтобы воплотился в реальность именно идеальный случай.
Наверное, должна была бы быть горечь и отчаянная жажда выбраться отсюда, остаться рядом с Рэем и продолжать искать нужный путь, пытаться влиять, чтобы успеть помешать и остановить. Наверное – если бы еще оставалось «я», которое можно было бы с упоением бичевать.
Ларри не чувствовал ни жажды, ни горечи – только боль, всеобъемлющую, как мощь глубины – за Рэя, за тех, кому случится жить рядом с ним. За людей, которые уже получили одного Кристиана Эббинса, и еще не знают, что вот-вот, возможно, получат второго. Что меняет тот факт, что виновен и ответственен за все это один-единственный водный маг, которого завтра даже не будет в живых? Неважно, проклянут ли обе расы его имя или так и не узнают о нем – будущего этим не изменить. Ты всего лишь был счастлив наконец-то потешить собственных демонов, обнаружив, что стал магом. Ты понятия не имел, во что это выльется. И теперь абсолютно неважно, хотел ли ты – этого, был ли готов, выбирал ли такое будущее и хочешь ли, чтобы оно стало другим. Теперь уже все неважно.
Смотреть, куда обрушивается поток – ужасающе, но куда страшнее видеть при этом, одновременно, другой – тот, которому никогда уже не вернуться. Состоявшегося мага Огня – уникальную силу, не имеющую себе равных. Слепящий багрово-красным опаляющий свет, неиссякаемый источник тепла, путеводный и непримиримый, невообразимая мощь и величие – и все то, на что они уже никогда не станут способны. То, что призвало и один-единственный раз заставило откликнуться и всколыхнуться когда-то, тысячи лет назад, равную ему силу – в тебе.
Кто ты, маг? – леденил сознание темный взгляд. Ты ведь сейчас видишь все, и себя тоже.
Я – тот, которому было суждено свое величие и своя боль, согласился Ларри.
Но не может быть большей боли, медленно улыбнулся он, глядя на разворачивающийся перед ним еще один пласт глубины. Иссиня-черной, темной, засасывающей и бездонной, поглощающей без колебаний и без колебаний разящей, способной вобрать в себя все и остаться собой. Я знаю тебя, – закрыл глаза Ларри, с улыбкой проваливаясь сквозь пелену слез в эту непроглядную темень. Я вижу тебя, и то, чем ты никогда не станешь, и то, чем не станет симбиоз двух сил, и все, что могу – это оплакивать вас, невозможно прекрасных в своей развернувшейся мощи, глядя на то, чему никогда не произойти.
Я вижу тебя – и вижу поток, в котором ты прошел выбранным путем, превратившись в растворившуюся в бездне каплю, и во мне нет ничего, кроме боли. За тебя и Рэя, учителей и людей, и магов, за будущее двух рас, в котором не выпадет жить и любить ни тебе, ни ему.
Я вижу тебя, Лоуренс – маг, поправший все и сломавший все, убивший то, на что не имел права посягать, монстр, исковеркавший и себя, и наставника, оттянувший друга на сотню шагов назад. Чудовище, к которому глубина оказалась милосердной, встретившись на пути раньше, чем оно успело дотянуться и исковеркать кого-то еще. Выродок, гибнущий под грузом стыда и вины – ты слышишь? Я люблю тебя.
Я прощаю тебя. Бездна рассудит по-своему и раздаст по заслугам, но мне не за что тебя винить, и не мне брать на себя право судить.
Упокойся в глубине с миром – теперь я знаю, что значат эти слова. Что твой стыд стал моей болью, и это облегчит твой путь на капли, утяжелив мой на толщу бездны. Что мне не все равно, кем ты был, и почему так случилось, и что стало причиной, и почему смерть пришла к тебе.
Я могу лишь оплакивать тебя бесконечно, сколько буду дышать – тебя, и Рэя, и этот город, в котором больше боли, чем способна вместить одна, чья угодно, душа. Весь мир вокруг – боль, и пусть лучше я тоже растворюсь в глубине, чем выберу между собой и ею снова – себя.
Разве не за этим мы здесь – мы все? Мы ничего не можем поделать – люди чувствуют то, что чувствуют, и не в наших силах запретить это каждому – можно лишь видеть и оплакивать, чтобы чья-то боль стала моей. Боль – каждого. И пусть не существует пути, на котором я мог бы исправить то, что ты сделал, но если бы этот путь был возможен, я бы взял его на себя. Потому что, даже если это и есть смерть, моя боль спасет хотя бы несколько жизней, даст этому городу еще хотя бы немного времени. Когда «я» уже мертво, то неважно, выполнил ли маг всю задачу или умер, захлебнувшись ее половиной. Важно только то, сделал ли он хоть что-нибудь.
А его смерть неважна тоже.
Нет такой боли и нет таких слез, чтобы сравниться – с этим. Я уже мертв, наверное, и именно поэтому вижу сейчас все, даже то, что недостижимо. Путь, который я искал, существует, потому что существует причина, по которой у Рэя нет выхода из темницы его заблуждений – и она не в нем, а во мне. В том, что я чувствую к нему.
Мерлин, я не смогу, в отчаянии подумал Ларри. Я не смогу – слышишь?
Во взгляде напротив плеснулась неприкрытая боль – только теперь, будто прорвавшись сквозь треснувшую плотину льда – и Ларри вцепился в нее, не находя больше ни мыслей, ни слов. Его словно ошпарило узнаванием, и слова уже не требовались – достаточно было смотреть, не отрываясь, в собственный взгляд – в себя того, каким невозможно стать – и кусать губы, захлебываясь от рыданий – я не смогу. Ты не можешь предлагать это мне, ведь ты знаешь, чего это будет стоить.
Я – знаю, ответил взгляд.
Ничего, кроме знания. Никаких желаний, никаких чувств, ничего – только знание. И боль – и твоя, и чья угодно еще. Навсегда.
Ларри плакал, захлебываясь рыданиями, свернувшись в комок на жесткой кровати гостиничного номера. Холодный воздух опалял руки, перехватывая горло, не давая вдохнуть, и где-то рядом – Ларри это чувствовал – задыхался в своем аду потерявший сознание Рэй. Сотни тысяч беззвучных человеческих криков, бьющихся внутри, не перекрикивающих тишины одного его дыхания. Так всегда теперь будет? – беспомощный вопрос ни о чем. Мы никогда не вернемся друг к другу?
Если ты не поверишь в это, то никогда, безмолвно качнулась внутри ледяная бездна.
Нет разницы – верить или знать – слезы текут потоком, смешиваясь, переплетаясь ручьями – нет никакой разницы. Есть то, в чем предстоит жить, и если в нем больше нет вас, нет твоих чувств и желаний, то нет и будущего, в котором это изменится.
Неважно, поверишь ли ты на время, что это навсегда, или будешь знать точно. Твое одиночество в любом случае – бесконечно. Твой путь, на котором нет не только самого Рэя, но и твоих чувств к Рэю – только он может вывести вас, если ты выдержишь, если научишься жить один, зная, чем рискуешь, не удержав Рэя на грани. Ты так устал отвечать за чужие ошибки, маг. У тебя впереди вечность, чтобы научиться отвечать – за других магов, за все, что они сделают, и к чему ты их приведешь.
В одиночестве.
Даже если сейчас тебе кажется, что ты надорвешься.

@темы: Сайд-стори, Личное творчество

---

Об идеализации

Оговорюсь сразу, идеализация - это не ругательство, а способ восприятия мира. Он не плохой и не хороший, имеет свои плюсы и минусы, и я хочу поговорить не о том, как он ужасен, а о том, почему он мне кажется неприменимым к миру трилогии, раз уж мы взялись этот мир обсуждать. Я вижу в комментариях многих людей с таким способом восприятия и хочу отдельно сформулировать свою точку зрения на вопрос, потому что из этого разночтения и плывет, как мне кажется, половина разногласий.

 

Мне бросились в глаза два постулата - они достаточно регулярно звучат, и я хочу поговорить об обоих. Постулат первый - "убирание" Стихии, окончательное, а не временное (экранированием, разрывом связи, просто изничтожением, неважно) - благо, поскольку даст возможность магам перестать "опираться на костыль" и стать самостоятельными.

Стихия в такой картине мира воспринимается внешним ограничением, против которого допустимо бунтовать, напирая на наличие ограничений внутренних и "уже достаточных, чтобы не пасли сверху". При этом отрицается тот факт, что чем выше реально существующие внутренние ограничения, тем сильнее потребность и во внешнем контроле тоже - по причине роста понимания и цены ошибки, и собственных возможностей, и того, насколько легко происходит без внешнего контроля срыв с любой точки, и насколько сложно отследить его в себе самостоятельно до того, как отобьешь все кости при падении с вершины. Собственно, именно поэтому школа магов и занимается в том числе проработкой именно Сатурна - планеты, отвечающей за взросление - приучая жить среди ограничений, и именно поэтому признание необходимости внешнего контроля над собой и есть необходимый признак взросления, один из. Подросток стремится бунтовать против родителей и авторитетов, напирая на то, что он уже взрослый и может контролировать себя сам, но только действительно взрослый человек понимает, что контролировать себя самому в некоторых вещах невозможно по определению, и поэтому стремится к внешнему контролю, а не от него. Самостоятельность в этом смысле не становится фикцией, поскольку не означает невозможности принимать решения единолично, и разница между слабым и сильным Сатурном - это разница между отрицанием степени коллективной ответственности за их последствия и ее принятием. А разница между человеком и магом в этом контексте (подчеркну - только в этом, мы сейчас всего один срез рассматриваем) - это разница между существом, чья высшая мера ответственности базово - личная, и существом, чья высшая мера ответственности базово - коллективная. Человек отвечает за себя и максимум свою семью, и за ошибки ответит или сам, или вместе с близкими, маг же отвечает за общество. И за ошибки мага ответит общество. Людей в том числе. А маг при этом не бог и ошибиться способен всегда.

Хорошим примером в тексте были выкрутасы Малфоя и Поттера в первой части, после которых нечаянно оказалось, что теперь всех магов загоняют в резервации и окончательно лишают гражданских прав. Тогда как Малфой и Поттер, принимая в свое время свои приведшие к этому решения, ни о каких других магах вообще не думали, решали при этом свои личные задачки, и что последствия будут такими, не могли даже предположить. Можно задать вопрос - могли ли бы они предположить это, если были бы тогда, так сказать, более взрослыми? Если вынести за скобки предчувствия Малфоя, которые тот никогда не умел толком трактовать и использовать, то все последствия своих действий предсказать не может никто, и взрослый маг будет отличаться от молодого тем, что молодой либо забьет на последствия и наломает дров (как сделали Драко и Гарри в Тепле), либо предпочтет пока вообще отказаться от действий (как делают маги, живущие в школе и не рвущиеся до окончания обучения наружу), а взрослый будет действовать, зная, что понятия не имеет, какими эти последствия могут быть, но зная твердо, что они будут. То есть - действовать фактически вслепую, отдавая себе отчет в том, что аукнется его деятельность громко, отразится на очень многих, и неизвестно как. И мне упорно думается, что видеть благо в отсутствии внешнего контроля при таком раскладе - это отрицать суть магов как таковых.

Любой подросток должен дорасти до бунта против контроля, чтобы научиться принимать решения самостоятельно (проработка Солнца), но любой умеющий принимать решения взрослый, начиная видеть последствия своих решений, то есть осознавая меру ответственности за них, должен дорасти до осознанного выбора для себя внешних контролирующих факторов, чтобы не наломать дров (проработка Сатурна). Стихия, по сути, и выступает для магов таким внешним фактором, и убрать Стихию от магов (или магов от Стихии) - это свести контроль к внутреннему, то есть, в долгосрочной перспективе отказаться от него совсем. Возложить весь груз ответственности за собственное влияние на мир на плечи самих магов и только на них, а потом посмотреть, из какого Гэндальфа нечаянно получится Саруман и сколько это займет времени. Собственно, основные претензии людей к магам в трилогии - даже сейчас, если посмотреть на монолог пана Анджея из последней главы - именно в том, что маги подавляюще сильны и при этом бесконтрольны, а, значит, опасны именно этим - кто их знает, что они завтра вытворять начнут и из каких побуждений. Фактор Стихии людьми, судя по этому монологу и по множеству предыдущих монологов людей, в принципе не рассматривается как контролирующий - люди не понимают (и не могут понять, поскольку сами Стихии не слышат), насколько маг подконтролен и подчинен ей. Получается, что убрав этот фактор на самом деле, люди превратят магов как раз в то, чего боятся в них уже сейчас, хотя искренне стараются сделать наоборот.

Почему я называю это идеализацией, надо отдельно объяснять?

Второй постулат - люди тоже способны к внутренней честности, в их силах обрести магическое сознание, не проходя инициации, а, значит, они непременно когда-нибудь станут мыслить именно так, и всеобщее счастье слившегося мира людей и магов наступит именно тогда.

 

Я не знаю, может быть, акцент этой установки с ходу неочевиден? Поэтому просто проговорю своими словами, как я его понимаю. Есть условный абстрактный ты (ну то есть маг) - внутренне честный, свободный, эволюционирующий и весь как есть правильный. Есть некие абстрактные они (ну то есть люди) - пока еще тупящие, что-то где-то не всегда понимающие, ошибающиеся и вообще все как есть пока неправильные. Но эти абстрактные они могут стать правильными - как ты - им это тоже дано, это возможно, и вот когда они станут (а они точно станут - ведь могут же), тогда и будет идиллия, равенство и братство. ОНИ станут. Ты - внутренне честный, правильный и развитый опупеть как - не должен делать ничего, ты уже правильный. А они должны, сделают, и тогда всем станет замечательно, и наступит всеобщий хэппи-энд. Все, что требуется от тебя, такого правильного - это сидеть и ждать, пока они перестанут тупить и ошибаться. Ну может быть, ладно, не сидеть, а ходить и объяснять, как жить правильно и как переставать тупить, чтобы абстрактные они быстренько проникались, умнели и становились лучше. Такими же хорошими, как ты. Правда, почему-то каждый раз (раз уж прозвучало предложение переносить все на реалии жизни, чтобы не теоретически рассуждать), когда ты кому-то ошибающемуся, который вообще не считает, что ошибается, начинаешь объяснять, что он тупит, а ты знаешь, как правильно, он почему-то не уши развешивает, а посылает тебя лесом или начинает оскорблять, а то и просто не слушается и все, хоть ты что с ним делай. Но что ты можешь сделать, кроме объяснений, неясно, потому что главный постулат этой установки - ты уже правильный, а они нет. Следовательно, они и должны меняться. Не ты. Они. Потенциал у тебя, возможности у тебя, развитие и прочее магическое сознание тоже у тебя, но счастье вашего взаимного сосуществования, получается, зависит НЕ от тебя.

Кто-нибудь еще слышит в этом выводе что-нибудь странное?

@темы: О фанфике

---

Инсайт

По сети ходит флэшмоб про фильмы. Так сложилось, что фильмы я смотрю редко, а говорить о своих впечатлениях тем более не считаю правильным, поэтому поменяем-ка немного правила.

1. Я переживаю, как обычно, кучу инсайтов в 2010 году.
2. Пишу суть некоторых из них в этом посте.
3. Пишу пару-тройку слов о впечатлении от каждого.
4. Оценок, понятно, не ставлю, но рассказываю, какие из них следуют выводы.
5. Это могут быть совсем новые мысли, продолжение старых или даже что-то, что может показаться бессмысленным набором слов - если так, то не пугайтесь, это нормально, значит, я просто говорю сама с собой о своем.

1.

1. Мир разжевал мне на пальцах смысл выражения "информация, к которой человек не готов, может ему навредить". Раньше я думала, что здесь подразумевается умозрительная косвенная связь между информацией и конкретным вредом, которую не проследишь напрямую. Я ошибалась - выдать человеку больше, чем он дозрел переварить, но достаточно, чтобы он понял и усвоил, означает повысить уровень некоторых ключевых точек его личности, не повышая их этику. Потому что повысить этику извне и насильно в принципе невозможно - до этого или дозревают сами, или не дозревают никогда. Этически человек остается на предыдущем уровне, где и был, но, получив при этом знания и возможности более высокие, чем у его окружения (читай - чем были бы у него самого без твоей "помощи", потому что уровень окружения в долгосрочной перспективе всегда соответствует стабильному текущему уровню самого человека), он превращается в "юного мага", который, как известно, всегда начинает с самовозвышения и презрения к остальным, даже если не акцентирует на этом внимания. До тех пор, пока этика не подтянется и до него не дойдет, что от других он отличается не высотой знаний-умений-возможностей-навыков, а тяжестью ответственности - и только ею - разница между силой и этикой будут разрушать его самого. Фактически, открывая перед человеком что угодно новое в больших количествах, давая ему возможность развиваться с твоей помощью углубленно и быстро, ты ставишь его перед выбором - свалиться в итоге намного ниже, чем был, или пережить ряд травмирующих кризисных ситуаций, которые мир ему неизбежно организует, чтобы этика догнала таки знания и умения.
Странно, но это многое объясняет в том, почему обучение в школе магов было организовано именно так, как оно было организовано. Когда это описывалось, я знала, что так - правильно, но не знала, почему. Теперь знаю, и организаторов школы мне жаль уже прям от души - такого и врагу не пожелаешь. И не странно, что Гарри плакал, когда соглашался взять это на себя и основать школу. Принимая такие решения, поневоле взмолишься, чтобы тебя миновала чаша сия.
Сюда же еще один смысл фразы "говорящий не знает, знающий не говорит". Тот, кто знает, знает и то, почему не имеет права говорить об этом вслух - потому что абсолютно всем, кто услышит, услышанное навредит, ибо проложит путь только к профанации знания у услышавшего и профанации деятельности у говорящего. И это и есть та причина, по которой самый простой способ заставить меня поставить на человеке крест - это дать услышать, как он воодушевленно рассказывает на публику о своих занятиях, скажем, магией или еще какими аналогичными эзотерическими практиками. У того, кто действительно это делает, не поднимется рука заикаться о подобном вслух, а тот, кто заикается, этически находится невообразимо ниже, чем действия, о которых он объявляет.

2. Я всегда думала, что характерный признак автора, который вписывает в текст собственные потоки, а не потоки ведущего эгрегора - это гонки за славой и популярностью. Оказывается, это два разных типа, и я напрасно мешала их в одну кучу.
Первый тип всем известен и узнаваем - он выбивается из равновесия, когда не получает отзывов, маниакально считает количество прибывающих ПЧ, в клинических случаях закрывает запись с фиком "в процессе" от тех, кто не комментировал (случаи, когда читатели по предварительной договоренности с автором выступают при этом в роли бета-ридеров, сюда, понятное дело, не относятся), и так далее. Так вот, второму типу все это не свойственно - за исключением случаев, когда он относится к обоим типам сразу, такое тоже бывает. Как и автор, которого ведет поток эгрегора будущей книги, он получает удовлетворение не когда читает очередной хвалебный отзыв, а когда ставит в дописанном тексте или его куске точку с ощущением "я сказал все, что хотел, собирался и должен был, и у меня получилось это сказать".
Ему может быть вообще по барабану известность фика, в каком количестве конкурсов он победит когда-нибудь и насколько много о нем самом говорят читатели и коллеги по цеху. От автора, пишущего "не от себя", он отличается только тем, что пишет как раз "от себя" - его персонажам целиком или время от времени свойственен лезущий наружу мэрисьюизм. То есть, персонажи имеют ценности, установки или качества автора, а целью текста, как правило, оказывается доказать право этих ценностей-установок-качеств на жизнь - либо по принципу "даже если человек безволен/слаб/жаден/глуп/ревнив/безответственен, он все равно имеет право на счастье", либо по принципу "если человек свободен/незаморочен/альтруистичен/не поддается на манипуляции социума, то и права на счастье ему не положено". То бишь, автор пытается либо оправдать наличие в себе качеств, про которые сам же не уверен, такие ли уж они положительные, но не может от них избавиться, либо доказать, что имеет право не выбирать те качества, которые его привлекают, но которых он боится, как потенциально отрицательных. Доказывание осуществляется сюжетом - описываемый герой может получить свое, а можеть получить дырку от бублика, и автор, который пишет под диктовку потока книги, этику финального посыла выдержит, даже если героев для этого придется поубивать, а автор, который пишет под диктовку своих тараканов, об этику в финале вытрет ноги. Вопрос наличия хэппи-энда при этом, естественно, неважен - нарушается не жанр, а логичность событийной отдачи, из которой строится сюжет.
Внешнее же отличие, получается, еще и в том, что любая критика для такого автора всегда равна зависти, личной к нему неприязни или желанию критика скормить под ее видом автору уже своих тараканов - потому что критика его задумки априори объективной быть не может. Такой автор никогда не обсуждает с читателями ни героев, ни сюжет, и быстро их к этому приучает - хвалить можно, слушать мысли автора можно, обсуждать нельзя - а любые замечания даже по форме если и принимает, то только от близких и только приватно. О его текстах обычно говорят, что "написано очень жизненно", "прямо так, как в жизни и бывает", а о героях - "они тем и похожи на живых, что не идеальны", тогда как по идее идеальным если кто и должен быть, то не герой, а посыл. Обсуждать посылы у таких авторов не принято вовсе - хвалят обычно за стиль, убедительность слога, жизненность персонажей и ситуаций, а в клинических случаях еще и за неидеальность героев.
Вот только слава таким авторам может быть действительно не нужна. Может быть нужна, а может и нет, и отсутствие гонки за славой - еще не признак того, что автор думает над посылами. Это вообще не связанные вещи.

запись создана: 26.01.2010 в 16:26

@темы: О своем, О фанфикшене

---

Читая Избранное

Мир надо мной издевается.
Выползаю из Ворда, глаза в кучу, лезу отдохнуть по накиданным ссылкам. Натыкаюсь на пост, с интересом зачитываюсь.

"- Дэнни по-прежнему расстраивает, увы-увы." Меня, однако, тоже. А что я с ним сделаю? Тупит товарищ, хоть его стреляй.

"- Очень хочется приквел о том, как Дэнни и Алан только познакомились и налаживали отношения. Здесь у них явно уже устоявшаяся дружба." Сильно задумываюсь. Как познакомились? А кстати, да, ведь познакомились когда-то же. И отношения как-то налаживали, черт бы их взял...

"- Алан скорее нравится, хотя временами слегка раздражает его попытки соблазнить всю подворачивающуюся под руку женскую часть населения. Скока можно, хочется иногда спросить." Ой как я тут согласная! Скока можно, действительно. Как дите малое. "Ну и хамло он, конечно, порой хочется слегка так двинуть, чтоб придержал коней." Двинуть это просто не то слово даже - такому хоть задвигайся, оно ему, что дракону дождик. Вагон терпения на такого товарища нужно - откуда только некоторые этот вагон брать умудряются.

"- Мне неожиданно понравился Пол." И вот тут-то выясняется, что пост был про Бостон Легал

@темы: Местное, О фандоме

---

Читая избранное

Мне жуть как интересно читать сообщество Правдоруб. Не из-за того, что там происходит в комментах - туда я и лезу редко, ибо ничего нового там, как правило, не происходит - и даже не из-за тем и не из-за идеи. Но там такие показательные голосования - просто памятник поставить тому, кто их там придумал.
Офигенное зеркало настроений масс получилось. Задают анонимы тему, злободневную, болезненную, сформулированную даже, вроде читаешь и радуешься - о, еще кто-то это заметил - и ниже голосовалка, в которой подавляющее "мне все равно". Люди, вы выбрали в классику слэша полную херь! Мне все равно. Люди, смотрите, в этом фандоме происходит какая-то хрень! Мне все равно. Люди, это ужасает, что великий когда-то автор N скатился в попс! Мне все равно. Читаешь и проникаешься - им все равно. Действительно. Они ведь не шутят - такое им на самом деле пофиг.
И это куда больше о фандомах и дайро-сообществе, чем любые тамошние дискуссии и их особенности.

@темы: Местное

---

Обо мне, о трилогии и об этом куске пространства

Кажется, мой отходняк наконец-то действительно начинает заканчиваться.
Когда я ушла с горизонта два года назад и отложила трилогию в дальний ящик, тому, никто не спорит, были объективные причины. Как я тогда пыталась их объехать по кривой или хоть как-нибудь обойти - Макс свидетель, я только башкой в стены не билась, лишь бы закончить, осталось ведь вот-вот-вот. Закончить - и. Тогда я ругалась и заламывала лапы, а сейчас хочется сказать Максу спасибо, что уперся и вытащил меня из этого, хотя способы и впрямь выбирал те еще. Три месяца спустя, в сентябре, я пыталась вернуться к ней и сдохла на третьей строчке, настолько меня вымотали тридцать месяцев непрерывного вкалывания. После трех месяцев отдыха - сдохнуть на третьей строчке, это на что ж я, интересно, похожа была, когда меня оттуда только достать пытались.
Я отложила трилогию и дала себе слово не возвращаться к ней даже в мыслях, пока не почувствую, что могу. Реал обрадовался и уволок нас в форс-мажоры и всяческие интересные пиздецы, которые меня по жизни хлебом не корми, дай вблизи потрогать. Но даже отдельно от пиздецов мне понадобилось почти полтора года, чтобы хотя бы мысль про трилогию перестала ассоциироваться с грыжей от попытки сдуру поднять штангу не по весу, и еще почти полгода, чтобы начать снова разглядывать героев, снующих в моей башке так и эдак, не чувствуя, что они опять выедают последнее.
Сейчас герои здесь, я тоже здесь, но осталось ли тем же это "здесь" - неизвестно. Я смотрю на распухший список ПЧ и не понимаю, что это за люди и откуда взялись. Как с ними разговаривать и чего они хотят. Люди, вы кто? Я хожу вокруг и напоминаю сама себе человека, пролежавшего два года в анабиозе, и теперь он такой бродит кругами и высматривает, остался ли еще кто живой из тех, кого он знал, и кто живет на месте тех, кто не остался.
В целом объяснимый даже феномен - возвращаясь к трилогии, ловишь себя на желании вернуться и в дайр, пусть даже прямой связи между ними нет - но от того, что он объяснимый, как-то ни фига не становится более понятно, что с ним делать. И что это за место теперь, что за тени тут поселились и чего ждут.
Я здесь, но мне еще трудно разговаривать с тенями.

@темы: Местное, О фанфике

---

Фанарт

Обалденный арт от XSense

@темы: О фанфике

---

"Гораздо проще сделать скульптуру того, кто является воплощением твоих идеалов, нежели изменить себя" (с)

@темы: О своем

---

О кумирах

Кумир - существо, как принято считать, непознаваемое. Повадки его плохо поддаются исследованиям, поскольку сам зверек, хоть его наличие в объективной реальности и доказано, практически неотловим. Все знают, что кумиры существуют, но делают они это так далеко, что изучать их можно, как принято думать, разве что теоретически, строя догадки и предположения. Обратная связь от кумиров наличествует, но ее трактовка обычно также затруднена - в основном, ввиду того, что психология этих зверьков слишком далека от общечеловеческой.
Поэтому - все, что вы хотели знать о кумирах, но боялись спросить.

- Психология кумира действительно слишком далека от общечеловеческой, и поэтому вам его никогда не понять. Что бы он ни сделал и ни сказал, вы можете только проглатывать и восхищаться, потому что кумир непостижим. Не забывайте об этом, общаясь с ним. Вы - не просто существа разного уровня, по сравнению с ним у вас ошибка заложена фактически в ДНК. Ни в коем случае не вздумайте допускать на этот счет иных мыслей! Это чревато тем, что вам может показаться, будто вы могли бы достичь аналогичных высот, если бы занялись своим делом, а подобные размышления - уже крамола, оскорбляющая голубую кровь кумира и превосходство его генотипа.

- Самое главное, в чем нуждается кумир - это общение с фанатами. Все, что он делает, он делает для фанатов, поэтому единственный способ показать ему, что фанат доволен и является преданным фанатом - это обращаться к нему. Неважно с чем, неважно когда и как - кумиру будет приятна любая использованная вами возможность. Особо изобретательных он оценит выше других, а от наиболее фантастических способов придет в восторг, поэтому не ограничивайте свою фантазию - чем громче вы крикнете и чем более оригинальным будет текст, тем кумиру приятнее. Смысл в послание вкладывать не надо - вы же не хотите поставить под сомнение тот факт, что интеллект кумира превалирует над вашим по определению. У вас с ним, напомним, в ДНК разница, так что признавайте объективную реальность, это кумиру тоже понравится.

- Есть только два способа завязать общение с кумиром. Способ первый - немедленно пасть ниц, едва завидя светлый облик, и восхвалять неземной гений, открывший вам бездну вашей до встречи с ним убогости. В этом случае кумир сразу поймет, что вы постигли основной посыл его творчества, а то и причислит к рангу "своих", которым наверняка доступны разнообразные плюшки близкого круга (например, вы сможете важно давать понять друзьям, что для кумира вы - "свой", это непременно возвысит вас в их глазах). Способ второй - сразу продемонстрировать этой выскочке, что вас ее достижениями не поразить, вы как минимум красивее, умнее, талантливее и уж точно не собираетесь вливаться в толпу почитателей "какого-то там". В этом случае кумир сразу же проникнется контрастом отношения к себе и немедленно осознает, как сильно ему не хватало того, кто бы смотрел на него "без прикрас". Этим вы заслужите уважение к себе, а заодно сможете важно давать понять друзьям, что кумир для вас вовсе не кумир, а, значит, вы намного выше его - это непременно возвысит вас в их глазах.

- Как видно из предыдущего пункта, абсолютно любое общение с кумиром возвышает вас в глазах вашего окружения. Поэтому главное - сам факт общения, а не его форма или содержание. Поскольку кумиру нравится, напомним, тоже сам факт общения, вывод получается очень простой - неважно, что вы ему скажете, важно, чтобы вы сказали хоть что-то! Обращаясь к кумиру, можно хоть алфавит читать - ему совершенно без разницы, что вы там несете, поскольку он, во-первых, непостижим, а во-вторых, ему априори нравится внимание. Если совсем нечего сказать, можете заявиться и брякнуть любую вариацию от "первыйнах!" - для вас общение уже состоится, а кумиру будет приятно лишний раз увидеть, что он заметен (раз его замечают).

- Если говорить о вещах, кумиру приятных еще более, то это регулярное и методичное битье фанатов перед ним челом о ближайшую горизонтальную поверхность. Только принижая в обращении к кумиру собственный интеллект, жизненный опыт и здравый смысл, вы покажете ему, как сильно его уважаете. Поэтому приходя к кумиру или собираясь обратиться к нему любым способом, непременно заверьте его первым делом в своем глубочайшем ему поклонении (а потом повторяйте это как можно чаще, лучше - предваряя таким вступлением каждую фразу). Настолько глубоком, что вы вот прям щас готовы кушать у него из рук любую гадость, которую он вам даст - кстати, этим вы еще и покажете заодно, что он способен дать вам гадость, и вы об этом в курсе. Кумир непременно оценит вашу прозорливость и понимание его потребностей.

- Всегда и при любых обстоятельствах, минуя пламенную любовь к кумиру - будьте к нему снисходительны. Всегда помните, что это - неведомая инопланетная зверушка, а мы же любим братьев наших меньших. Кумир должен чувствовать, что вы смотрите сквозь пальцы на все его выходки, и заодно и на него самого - так он будет ощущать себя в безопасности, укутанный теплым одеялом вашей любви и преданности.

- Поскольку когда-то (это не проверено, но так говорят) кумир тоже был человеком, ему хотелось того же, чего и всем людям - а именно известности и популярности. Ведь широко известно, что все нормальные люди хотят популярности. Поэтому вы непременно потешите еще не отсохшие до конца человеческие корни кумира, если поможете продвижению его имени любым способом - например, ему понравится, если вы расскажете как можно громче о каких-нибудь подробностях его личной жизни. Отдельным шиком считается распространение особо "острых" деталей - только озаботьтесь заранее, чтобы выглядело так, словно вы от чистого сердца помогаете кумиру решить какую-либо его кумирскую проблему, а не просто так треплетесь. В этом случае вливание инфы в массы пройдет еще более гладко, и кумир непременно и поблагодарит вас (хотя бы мысленно) за помощь, и проникнется симпатией за то, что не даете его популярности засохнуть.

- Никогда, ни в коем случае не обращайтесь к кумиру, как равный. Нет более страшного оскорбления для кумира, чем когда фанаты вдруг начинают исходить из того, что у них тоже есть мозг. В крайнем случае, если уж очень хочется блеснуть - выпендритесь вариантом способа общения номер два, то есть используйте свой интеллект, чтобы наехать, показав свое потенциальное над ним превосходство (так вы, напомним, сможете вызвать к себе уважение за саму способность наехать). Особым шиком считается наезд, завуалированный под биение челом - если у вас получится сочетать оба эти способа, то и плюшки получите в двойном размере - кумир и поймет, что вы видите его "без прикрас", и увидит, что вы настоящий преданный фанат.

- Для того, чтобы быть правильным фанатом, изучите привычки кумира как можно лучше - его любимые словечки, любимые темы для разговоров, любимых и нелюбимых других кумиров и прочие особенности. Обязательно обезьянничайте. Как можно чаще и активней. Например, повторяйте его слова, неважно, к месту или нет - кумир говорит для того, чтобы вы запомнили и повторили, а не для того, чтобы вы задумались над смыслом и дополнили его своим опытом, ибо подобное опять же означало бы, что у вас тоже есть мозг. Чего быть не может, поскольку, напомним - голубая кровь, генотип и разница в ДНК, а вы, раз уж решили быть фанатом, обязались признавать объективную реальность.

- Также очень важно поддерживать или даже начинать самому холивары в честь кумира. Люди семей Монтекки и Капулетти должны нервно укуриться у себя в стороне, видя, как вы защищаете кумира в сражениях с его антифанатами (или фанатами его нелюбимого кумира, что почти одно и то же). Оставлять разборки кумиров им самим или признавать право антифанатов иметь собственное мнение недостойно звания фаната во-первых, оскорбит кумира вашим равнодушием к его заботам во-вторых и лишит вас удовольствия почувствовать себя частью фанатской армии и почти что личным защитником кумира в-третьих. А чувствовать себя личным защитником мало того что приятно, так еще и полезно - вы сможете важно давать понять друзьям, как высока ваша преданность кумиру, раз вы за него воюете, и это непременно возвысит вас в их глазах.

- Сотворяя себе кумира, помните: главное - это придумать ему как можно больше качеств, которые вам бы хотелось в нем видеть, тогда вам будет еще более приятно по нему фанатеть, а ему - чувствовать себя обладателем этих качеств. Кстати, это еще одна причина, по которой вслушиваться в смысл его слов не только не нужно, но и опасно - вы можете обнаружить, что какие-то качества в нем на самом деле отсутствуют. В этом случае вам срочно придется разочаровываться, а поскольку разочарование - отдельный очень вкусный фанатский процесс, происходить он должен в запланированное время, тогда, когда вам это будет комфортно. К нему нужно заранее готовиться, он очень серьезен - о нем можно написать целый отдельный трактат - так что пока просто повторим главное: всегда помните, кто из вас двоих для кого. Предназначение кумира - развлекать вас таким способом, каким у него это хорошо получается, ваша задача - поглощать то, что вас развлечет. Не берите у него того, что испортит вам настроение, иначе получится ускоренный процесс разочарования, а вы лишитесь половины его вкусностей.

- Бытует также точка зрения, что это фанаты существуют для кумира. Она тоже имеет право на жизнь - если основным подспорьем первой является то, что кумир не стал бы кумиром, если бы его фанаты не стали его фанатами (в случае поддержки этого тезиса правильным фанатам бывает необходимо еще отрастить чувство собственного превосходства), то вторая исходит из постулата, что без кумира фанатам было бы скучно, и станет скучно, как только он перестанет их развлекать. В целом можно сказать, что кумиры делятся на эти две категории, и вы всегда можете сами определить, к какой именно относится ваш. Определить очень просто - поскольку качества кумиру вольны придумывать вы сами, то и категорию придумать тоже можете самостоятельно. Если кумир с вами согласится, считайте, что вам засчитан дополнительный раз биения челом, а если не согласится, то дополнительный наезд. В обоих случаях, напомним, кумир остается доволен.

- Если уж так сложилось, что вы в кумире все-таки внепланово разочаровались, говорите об этом как можно громче и чаще - он обязательно услышит. Кумиры скрывают этот факт, но на самом деле им очень важно знать, что именно думает о них каждый конкретный фанат, потому что из этой информации складывается их самооценка. Вы с легкостью можете ею управлять, всего лишь высказывая вслух то или иное свое о них мнение. Рассказав достаточно подробно и часто о своем разочаровании, вы покажете кумиру, какие именно качества для него придумывали и ему приписывали - он обязательно восхитится вашим творческим подходом к восприятию его образа, к тому же, ему будет приятно узнать, над чем в себе работать (то есть - какие именно качества учиться изображать более качественно). В конце концов, задача кумира в этом и состоит.

О фанатах и их задачах и особенностях - возможно, в следующих сериях.

@темы: О фандоме

---

Предновогоднее

И что ж такое в этом году стоящее-то приключилось.

Я вспомнила, что такое больницы, а другие члены семьи эту область с интересом узнали. Причем узнали так хорошо, что последняя пара проживаний в них могла показаться слегка чересчур даже "для закрепления материала", но, на мой взгляд, все пошло на пользу, местами даже глобально. Мирозданию большое и искреннее спасибо.

Я научилась готовить. Не то чтобы не умела раньше - точнее будет сказать, что пришлось научиться делать это постоянно, регулярно и помногу. И даже почти что не выть при этом. Не выть пока получается плохо, но школа Луны и Сатурна получилась феерическая - не нарадуюсь.

Я посмотрела, как выглядит катастрофа изнутри. Давно хотела. Оказалось, и правда познавательно - не разочаровалась. Зато убедилась, что самое страшное - не сама катастрофа; намного страшнее наблюдать за тем, как люди выбирают путь, который приводит их к ней, и даже после продолжают делать тот же выбор. Поняла, что и испытывать ужас, видя, куда ведут их решения, и продолжать смотреть, и не переставать любить - куда сложнее, чем мне казалось. Непредставимый опыт, не уверена, что до конца смогла его переварить - процесс еще идет.

Я занялась исследованиями всерьез, и оказалось, что процесс приносит свои результаты. Местами страшные, местами пугающие своей реалистичностью, а местами явно показывающие мой недостаток компетентности. Рост опыта получился взрывной, пусть даже немалая его часть пришла "ключом по голове". Больно, но действенно. В итоге во мне что-то качественно изменилось, и я пока не знаю, куда это придет, но знаю, что так будет правильно.

Я окончательно перестала пытаться планировать и пришла к мысли, что моя задача - ловить волну и слушать мир, а не давить на него своими планами. Может быть, когда мир сочтет урок достаточно выученным, планы перестанут разваливаться на корню, а мне дадут сделать то, что сделать все-таки хочется. Пока что силы, время, возможности и включенность сойтись в одной точке не могут, как ни старайся - что-то одно всегда выпадает.

Я перестала чувствовать себя "автором одного текста" - и вообще оказалось, что я далеко не только "автор". Что касается того, что же я за автор, то эта точка наконец-то нашлась, и к трилогии она больше не привязана. Тогда как Фрияна привязана, и таковой и останется - к слову о еще одних различиях между нами.

Я перестала бояться "не вытянуть". Сейчас мне кажется, что вытянуть можно действительно все - если тянешь именно то дело, которое должен был сделать. Правда, это понимание порождает новый страх - "выбрать неверную цель", но, по счастью, мир отбрасывает как неверные цели, так и те, которым еще не пришло время, и это за прошедший год я тоже выучила от души. Сейчас мне кажется, что после всего случившегося я доверяю миру на порядок больше, чем раньше. Хотя, конечно, раньше казалось, что больше уже некуда, но - кто не ошибается.

Я поняла, что больше не нуждаюсь в сетевой жизни, и поэтому могу позволить себе быть в ней так и там, где она нуждается во мне. Мне кажется, что здесь мне больше нечего делать, кроме как заканчивать начатое. Это пришло еще полтора года назад, сформулировалось почти год назад, а понялось и оформилось окончательно совсем недавно. Я хочу "выкопать" и "докопать до конца" то, о чем снова можно будет - сказать, но уже совсем иначе или в другой форме. Так что сейчас я копаю - и уверена, что говорить мне вслух пока не о чем.

Вот такие вот восемь пунктов про слово "я" ))

@темы: О своем, Местное

---

Подарок

Над ключевыми словами не ржать!

22.12.2009 в 08:24

Пишет  vika33:

И снова вне очереди
Дорогого друга Фрияну с прошедшим Днем рождения и наступающим Новым годом поздравляют Вика и Хвост – при участии И.Северянина, А.Ахматовой, И.Бродского, А.Блока, Н.Гумилева и неизвестного автора хокку.

На ее же ключевые слова – паучок, бабочка, усталость, высокомерие, кумир И кое-кто, возможно, даже не представляет, каких нечеловеческих усилий логическому логику и этическому этику все это стоило.

******

Когда у Гарри плохое настроение, он скандалит без повода, откровенно нарываясь на мордобой, или просто дает волю стихийной магии.

Когда Драко в депрессии, он курит сигарету за сигаретой, отмалчивается или достает с полки заветный томик русской маггловской поэзии.

Как сейчас.

Кружевеет, розовеет утром лес,
Паучок по паутинке вверх полез.
Бриллиантится веселая роса,
Что за воздух, что за свет, что за краса!

- Кстати, у Рона до сих пор арахнофобия, представляешь? – Гарри надеется, что упоминание старого друга заставит Малфоя переключиться на привычную волну неприятия "Уизелов" в совокупности.

Высокомерьем дух твой помрачен,
И оттого ты не познаешь света.
Ты говоришь, что вера наша — сон
И марево — столица эта

- Помрачен, ага, - Гарри отлично помнит, как Драко вел себя в школе. Удивительно, что со временем истеричный манерный аристократ оказался единственным, кто по-настоящему дорог.

...И тишина. И более ни слова.
И эхо. Да еще усталость.
Свои стихи доканчивая кровью,
они на землю глухо опускались

- Вообще-то, ты матерился, словно портовый грузчик, - у Гарри до сих пор не получается забыть Малфоя, сползавшего по стенке. Падавшего прямиком в траву, которая успела выгореть на безжалостном августовском солнце.

Вы — мой Кумир. Стихом и песней
Хочу Вам только передать,
Что для меня Вы всех прелестней,
И в Вас вся сердца благодать


- Неужели одного только сердца? – на самом деле, Гарри смущен. Все-таки Драко – один из тех немногих, рядом с кем можно не чувствовать себя национальным достоянием и вечной гордостью магической Британии.

Над тростником медлительного Нила,
Где носятся лишь бабочки да птицы,
Скрывается забытая могила
Преступной, но пленительной царицы

По мнению Гарри, в данный момент Малфой мало похож на какую бы то ни было царицу. А про бабочку есть вещи и получше – из тех идиотских трехстиший, которыми когда-то бредила Гермиона. Он читает наизусть:

Присела бабочка.
У ваcилька – два новых лепестка.
Расцвел любовью стебель

Не будучи ценителем истинной поэзии, Гарри с удовольствием наблюдает, как Драко таращится на него во все глаза, машинально захлопывая книжку.

Кажется, шалость удалась.

@темы: О своем, Местное, О фанфике

---

Декстер

Я таки досмотрела эту травень и теперь, похоже, буду остаток жизни биться челом перед теми, кто умудрился мне ее присоветовать.
Если Мерлин характерен полностью отдохнувшим обоснуем и чистым почти детским по яркости позитивом, СПН - укопкой в вопросы около-христианских реалий на фоне аццки безудержного фансервиса, а Торчвуд это просто укурка целиком от и до, которую либо вкуриваешь, либо не ловишь волну и сериал тебе неинтересен, то Декстер - это в первую очередь неебическая по размаху и глубине картина излома личности. Как всегда, кому что, а Фрияне - изломы ))) Картина настолько мощная, что все остальное, типа охренительно скользкой темы и напрочь неоднозначной этики персонажа, на ее фоне поначалу даже теряется. Хотя как можно пропускать мимо ушей и глаз реки крови и прочую расчлененку, которая в сериале - почти обыденность - с ходу вроде бы не совсем ясно. Тем не менее, ее пропускаешь - что создатели умудрились сделать точно, так это поместить точку сборки зрителя на место маньяка-убийцы настолько безоговорочно, что базовые основы сюжета проглатываются как бы между делом и фактически не оцениваются. Дальше зритель только переживает, удастся ли Декстеру убить очередную жертву и не застукает ли его какой-нибудь тупой идиот из тех, кто "не шарит".

размышлизмы пополам с кучей спойлеров

Поразило, что при полностью вроде бы выписанном и законченном образе главного героя типаж угадывается с огромным трудом. Редкий пример того, как травма перекрывает архетип настолько, что архетипа под ней практически не видно, причем пример обоснованный и показанный без "ляпов". И в этом, в общем-то, тоже часть посыла - Декстера почти не существует, вместо него есть ходячая психотравма со своей формой компенсации (работа), своими формами проявления (убийства) и своими последствиями (выключенная сфера чувств и взаимоотношений). Декстера-человека нет, и никогда нельзя сказать, глядя на любое его качество, обусловлено ли оно его личностью или изломом его психики. Поэтому, говоря о типаже Декстера, говоришь больше о типаже психотравмы, чем о нем самом, а сказать, каков он сам, невозможно, потому что невозможно оторвать его от травмы - они проросли друг в друга не просто напрочь, а еще и навсегда. Кстати, в этом - еще одна часть посыла.

Если Хаус чувствует на всю катушку, но не способен это адекватно выражать, и потому предпочитает не выражать никогда, то Декстер не чувствует вообще ничего. Он вполне пристойно эмоционален, но когда доходит до чувств, начинаются игры в "наверное, к типу чувств, которые здесь испытывают нормальные люди, а, значит, должен был бы испытывать и я, если бы был нормальным, лучше всего подойдет это действие - попробуем изобразить". Сам принцип - детально изучать и ранжировать непонятное, а потом подбирать к каждой мелочи соответствующие действия - исключительно Девий, и в данном случае предметом изучения выступают чувства и отношения. Это Девья манера, и куча других основополагающих признаков - убойный аккуратизм, педантичность, систематизирование - тоже Девьи. Впрочем, посмотрев за четыре сезона на такую кучу маньяков, начинаю думать, что маньячный слом крыши всегда имеет Девий раскрас - педантизм, ритуальность, четкое следование мелочам - так что это, возможно, снова травма перекрыла архетип, а не архетип проявляет себя в качествах характера.

Декстер аморален, но в его этике нет пробелов - он абсолютно этичен. И его этика и есть то, что вытаскивает вроде бы изначально гиблый посыл сериала - сочувствуешь не его морали, а его этике. Я не про кодекс и попытки "убивать только плохих" - я про попытки Декстера научиться и продолжать жить, невзирая на то, что он даже сам отдает себе отчет - он травмирован настолько, что уже практически не человек, и это никогда не изменится. Он не бегает за подтверждениями, что он "хороший", но охреневает настолько, когда на него эти подтверждения кто-нибудь в очередной раз вываливает, что его истинная цель сразу становится очевидной. Ему важно не получить подтверждение "я хороший для кого-то", а стать таким. Впрочем, ближе к концу он даже научивается эту цель проговаривать, то есть, признавать в себе и это стремление тоже.

По сути, это не история маньяка-убийцы, а история непоправимо травмированной личности, которая, приняв полностью свою глубинную инвалидность, учится жить в полную силу, оставаясь в "инвалидном кресле". На фоне всей остальной кучи маньяков, которая там показана "на контрасте", сразу видишь, что можно принять свою "темную половину" и жить дальше именно в ней, а можно принять ее и жить в окружающем мире. Проводя аналогию - в инвалидном кресле можно ненавидеть весь мир, у которого в отличие от тебя есть ноги, а можно делать все то же, что и этот мир, только катаясь в кресле, а не топая своими ногами, раз уж их нет. Жажда жизни в этом контексте - это не вечная надежда, что ноги вернутся, а умение не париться их отсутствием. Декстер не парится.

Причем как раз этот контекст - сила воли в том, чтобы принять себя и быть собой, не корить себя за свое инвалидство до бесконечности, а именно что принять его - режиссером вообще не подчеркивается. Сам Декстер принимает себя априори, даже не замечая, что он это делает, для него этот шаг понятен по умолчанию, а парится он совсем другим - как именно выживать, как именно научиться, то есть уже конкретными задачами типа "как я буду проезжать на рабочее место, если передо мной каждое утро будет лестница, а я в инвалидном кресле". Тот факт, что его "инвалидное кресло" навсегда, при этом как бы проматывается - ему это и так понятно. Но ему-то понятно, а когда смотришь, понимаешь, что понятно только ему - человек с другим складом на этом месте запнулся бы так, что потом считал бы достижением жизни уже одно это, если бы смог перешагнуть. Причем судя по тому, что я вижу в инвалидах любого толка вокруг, чаще всего оно так и бывает. Не всегда, но в подавляющем большинстве случаев.

Порадовало не только полное отсутствие подзадолбавшего, честно говоря, в сериалах фансервиса, но и редкое в последнее время для сериала качество женских образов. Рита, появляющаяся в первом сезоне бледной измученной молью и расцветающая к четвертому до счастливой матери семейства, нигде не сводится к гротескному изображению женской логики, то бишь ее отсутствия, чтобы показать контраст с мироощущением мужчины. Лейтенант ЛаГуэрта, начавшая с образа стервы-карьеристки, неспособной разобраться со своей личной жизнью, и пришедшая через ломку собственной дури к новому браку, так и не низводится до роли функции "бабы-начальника". И даже пацанистая "детектив Дебора-бля-Морган", прожившая путь от неуверенного в себе интимофоба до успешной харизматичной матершинницы, не перестает быть женщиной и не превращается в оттеняющую брата фигуру. При том, что образы видит - Декстер. Для которого, теоретически, женщина это взрыв мозга, поскольку интуитивна, вечно приглядывается и регулярно замечает мелкие неудобные нестыковки между подаваемым образом и проглядывающей под ним сутью.

Вырубил в хорошем смысле слова момент срыва Декстера, когда он в отчаянии вламывается к Рите, и секс для него (впервые?) становится не формой отыгрыша маски "нормального человека", а тем самым глубинным мистическим переживанием, которого Декстер в сексе не видел в упор никогда - и который практически не встретишь на экране, если сюжет не об отношениях по 8 дому. Абсолютно открытое и распахнутое мужское "я - вот такой - ты не отвернешься?", и аналогично абсолютно открытое женское "я тебя принимаю", без слов, без антуража и без шелухи, на одних эмоциях. Даже не говорите мне после этого, что Декстер не эмоционален - его Луна становится той ниточкой, которая позволяет шагнуть от отыгрыша масок с удобной "подругой для прикрытия" к браку и совместному проживанию, и это при всей его двойной жизни и полном отсутствии у жены информации о такой милой подробности реалий мужа. Эмоции, но опять же не чувства - чувства оказываются не необходимы, и Декстер делает очередной шаг от маньяка к человеку, не имея их.

И что порадовало просто до опупения, так это офигенно четкая реализация принципа родовой кармы. Сначала в отношениях брат-брат - когда из двух мальчиков, просидевших пару суток в луже крови своей мамы рядом с ее телом, впоследствии напрочь друг от друга оторванных и никак не контачащих, вырастают два маньяка совершенно разного этически толка - оба зацикленные на крови почти как на магической субстанции, оба неспособные не убивать и неспособные чувствовать, но при этом один выбирает жизнь, а второй изображение ее видимости. Хотя поначалу кажется, что наоборот - изображает видимость Декстер, а просто живет, будучи тем, кто есть, его брат. Но если свести их лбами, на контрасте видно, что у Брайана нет ничего, кроме убийств и игры перед социумом в "я-тоже-порядочный-гражданин", а у Декстера вдобавок к этим двум пунктам есть этика, в которой подразумевается любовь к семье, благодарность к отчиму, уважение к кодексу и куча того другого, что составляет его "инвалидное кресло". Брайан в той же ситуации, тоже не имея ног, не имеет и кресла - ему не сдвинуться никуда с той точки, где он без ног сидит, тогда как Декстер может ездить на колесах из своей этики. Пусть даже это костыли - в их размытом и напрочь убогом травмированном мире ног уже нет ни у кого из них, и быть не может, так что выигрывает не тот, кто с ногами, а тот, у кого есть костыли. Точнее - кто выбирает двигаться. Поэтому Брайан проигрывает и умирает, а Декстер остается и понимает еще одну разницу между ним и собой - и еще одну значимость того мира, которого у него нет, но правилам которого можно пытаться продолжать учиться.

Любовь для Декстера - не чувство, ощутить которое он все равно не способен и знает об этом, а непреложный этический постулат. Может ли любовь, которую по определению не можешь даже почувствовать, стать костылем, который вытянет абсолютно пропащую вроде бы душу из ада ее собственного инвалидства? Может, снова говорит посыл. Чувствовать необязательно - иметь любовь в ценностях, вот что необходимо и достаточно. Только в этом случае из ее наличия будут следовать действия, забота перевесит эгоизм, и можно будет укачивать по полночи хнычущего сына, рассказывая ему шепотом, что папа убивает людей, но это не страшно, потому что ты для папы - главное, и папа об этом помнит.
А можно не иметь любви в ценностях, но чувствовать, и приходить в дом к бывшей жене, чтобы посмотреть украдкой на спящую дочь, ощущая себя сволочью, которая сломала все - подобных примеров для контраста показано опять же предостаточно. Жестко, но правда - неважно, что ты чувствуешь, важно, что для тебя ценно. Способен ли ты действовать, как любящий, или способен только любить и оправдывать этим свои поступки, как бы разрушительны для любимых они ни были.

Вторая ситуация - отец-сын (Декстер-Гаррисон) и отчим-пасынок (Гарри-Декстер). Сначала слепо следуя голосу Гарри в своей голове, потом сомневаясь в нем и в его этике, потом перерастая ее и делая следующий шаг в жизнь, жить в которой вроде бы не способен (женитьба), а потом уже споря или даже через раз посылая мысленно отчима лесом, Декстер решает всю дорогу одну и ту же проблему - можно ли обогнуть объективную реальность так, чтобы количество зла в мире не увеличилось. Вообще вся его этика построена на уменьшении зла в окружающем мире, и принимая решение - воспитывать сына самому или нет - он опять решает это же. Сможет ли он защитить его, или наследственность и прочие нюансы неизбежно приведут сына туда же, куда пришел сам Декстер - в обтянутое полиэтиленом убежище с ножом в руке и привязанной к столу жертвой. По части наследственности он откровенно подгоняется - сам он не родился таким, а стал после травмы, а, значит, таким не может родиться и Гаррисон - но поскольку зритель видит только то, что видит Декстер, этот момент так и проскальзывает непонятым - Декстер не может перестать подгоняться, а подсказать ответ ему некому.

Костыли перетягивают - счастье семьи иметь отца и мужа в глазах Декстера перевешивает возможное зло от того, чтобы иметь маньяка в роли мужа и отца, а его собственный шанс сделать еще шаг к чему-то живому перевешивает первый принцип кодекса отчима - "Не попадаться". Принцип изменяется, и на первое место становится "Защитить семью", и отчим прав, постоянно повторяя - это ошибка. Декстер-маньяк проигрывает Декстеру-человеку тактически, но человек проигрывает стратегически - чем дальше, тем больше ругая на чем свет стоит отчима с его кодексом, вдолбившим парню в голову "ты никогда не будешь нормальным и не имеешь права даже пытаться", Декстер в конце концов сам не замечает, как начинает отрицать главное - роль отчима в формировании этики пасынка. Следовательно, в итоге он неизбежно находит своего сына в луже крови матери рядом с ее телом - ему придется пересмотреть, насколько Гарри был или не был когда-то прав, потому что ему, возможно, придется решать ту же проблему - что делать с сыном, который травмирован настолько, что неспособен не убивать? Воспитать из него "ассенизатора мира", пустить все на самотек или пристрелить сразу, чтобы ни он, ни мир потом так долго не мучались.

Впрочем, Гаррисон слишком мал, чтобы это опять же не было, скорее всего, подгоном - пройти через это в пять-восемь-десять лет или в годовалом возрасте все же две большие разницы. Поэтому ситуация больше бьющая повтором и плюс бьющая по голове и представлениям Декстера - можно ли уйти (и насколько далеко, если можно) от собственной "темной половины", или она догонит не тебя, так твоих детей. Ответ посыла - уйти нельзя, и опасно даже позволять себе думать, что ты можешь отойти от нее хоть насколько-то. Беспечность укомфортившегося под прикрытием семьи Декстера в выборе жертв - "этот никуда не денется, я убью его позже" - сперва приводит к убийству невиновного, а затем к смерти жены, точно так же как беспечность Гарри привела когда-то к смерти матери самого Декстера - тот самый пункт, на котором Гарри начал тухнуть в его глазах и терять ореол ангела в белых одеждах (то есть, терять уважение Декстера).

Неуважение к родителям приводит к повтору ситуаций, в которых те были вынуждены делать свой выбор, и зачастую при этом - еще и к повтору их выборов, поскольку выбор, так отчетливо вызывавший неуважение, зачастую и оказывается либо самым правильным, либо единственно возможным "по силам". И на выходе получается повторяющаяся в роду травмирующая ситуация, но не потому что "страшная штука - родовое проклятье", а потому что гордыня детей мешает им уважать решения собственных родителей, не всегда простые и не всегда однозначные. А дети этого, понятно, в упор не видят. Вот за эту мысль создателям сериала точно можно даже нескончаемые реки крови простить.

@темы: О творчестве