Вечность - цикл сайд-стори - история вторая

[Friyana]

Название: Шон
Жанр: вероятно, PWP
Размер: мини
Заказчик: -
Время действия: временной разрыв в середине 19 главы

* * *

Шон спал, и ему снилась тишина в непроглядной тьме, в ней – неслышные шаги по комнате, шорох приподнимаемого одеяла и прогибающаяся кровать – а потом горячая, властная ладонь, улегшаяся на бедро. Он сонно приподнял голову, не просыпаясь, пропуская уверенную руку и снова ложась – уже на подставленное плечо. Плечо было жарким и привычным, как и касание ладони, накрывшей его кулак. Шон улыбнулся, не открывая глаз, и разжал пальцы, переплетая – ладонь отозвалась привычным поглаживанием, неспешным и тихим.
- Спи, - шепнул в ухо знакомый голос.
Как будто можно спать, когда он только что вернулся.
- Не хочу… - беззвучно пробормотал Шон и лениво потерся щекой о плечо, придвигаясь ближе и прижимаясь спиной к теплой груди. – Я тебя ждал.
Он не помнил этого спросонья, но точно знал – так и было. Он ждал и уснул, не дождавшись, а теперь его мужчина наконец-то пришел, и кажется – они так долго не виделись. Хотя наверняка всего ничего времени и прошло.
- Так я здесь, - лаконично ответил мужчина таким тоном, будто это подтверждало его правоту. – Значит, ты вполне можешь снова заснуть.
И невесомо прижался губами к виску Шона, скользя ладонью по его телу вверх.
Он всегда был таким – Шон не помнил, но знал – говорил одно, а показывал и делал другое, словно предлагал поиграть вместе с ним, убрав из слов главное и оставив его рваться наружу в жестах, взглядах, прикосновениях. В ритме дыхания и жаре неспешных рук, в том невысказанном, что Шон слышал и видел всегда, когда был рядом с ним.
Тем сильнее звучали слова, когда они все же звучали, лишь повторяя то, что оба знали и так.
Шон фыркнул и потянулся, зевая, чувствуя, как его притягивают ближе. Он любил дремать так, положив голову на это плечо, чувствуя ровное дыхание в затылок, поглаживая тонкие узловатые пальцы, любил негромкие разговоры в тишине ночи, когда можно было сказать что угодно – и услышать то, в чем нуждаешься, даже если сам этого не понимал, пока не услышал. А можно было шутить или молчать ни о чем, согреваясь в тепле этих рук, кутаясь в него, дразня его, наслаждаясь, когда оно перерастает в жар. Можно было – все.
Он сонно вывернулся из объятий и перекатился на живот, навис сверху, опираясь на локоть. В темноте не было видно лица, только смутные контуры – ладонь прошлась по плечу, по груди и впалому животу сухощавой фигуры и снова двинулась вверх. Шону нравилось трогать его, чувствовать, как он дышит, как отзывается на прикосновения его тело. Слышать его нотации и фыркать на то, что слова опять противоречат желаниям, называть его «мистер Сарказм» и уворачиваться от притворно недовольных рук, пока они не швырнут на кровать, и игры не кончатся.
Словно, трогая, Шон каждый раз убеждался заново – это не сон, это действительно происходит с ним, каждый день. И внешняя сдержанность может не ранить, а лишь вызывать томительную, безмолвную нежность, которую до поры до времени прячешь так же, как он прячет то, насколько сильно нуждается в тебе, Шоне Миллзе. Именно в тебе одном – так, оставляя себя настоящего, без масок и страхов, для тебя одного. Зная всем своим существом, что с тобой по-другому не нужно, и что по-другому он бы с тобой и не смог.
Горячая сухая ладонь перехватила его руку, поднесла к губам. Шон закрыл глаза, чувствуя, как целуют его пальцы, прижимаясь к каждому по очереди, перебирая по одному. Он знал, что на него смотрят сейчас, пусть тоже не видят лица в темноте, но видеть – это совсем не важно. Они и так знают друг друга наизусть, каждую черточку.
Пальцы Шона выскользнули, очертили контур бровей, зарылись в волосы, и теперь тепло мужской руки согревало плечо – он не удержался и прижался к ней щекой, склонив голову. Ему нравились прикосновения этих рук, так сильно, что от простого касания сбивалось дыхание и хотелось и продлить мгновение, и ответить – чтобы он отвечал тоже, давая возможность снова ответить Шону. Как нескончаемый диалог, который, была бы воля, не прерывал бы вовсе, даже на сон. В мире существовал только один мужчина, способный заводить Шона с одного жеста, с одного пристального тяжелого взгляда – ему и стараться не нужно было, Шон думал о нем постоянно, лишь усилием воли заставляя себя отрываться от него каждое утро. Поверить невозможно, что когда-то они не были вместе.
Однажды, очень давно, Шон увидел нечаянно двоих учителей в беседке в школьном саду. Он был смят и раздавлен тогда, будто его наотмашь хлестнули пощечиной, показав то, чего он навсегда будет лишен, то, что доступно лишь избранным – Шон был уверен в этом долгие годы и только привычно глотал горечь, глядя на других магов. Теперь эти воспоминания вызывали улыбку и желание поскорее дождаться ночи, нырнуть в ее темноту, чтобы переплестись пальцами, прижаться ладонями и коленями, всем телом. Страх никогда не стать тем, кого можно любить – так, страх никогда не стать равным истончился и стерся в ворохе этих ночей, в тишине этой близости, и отстранявшийся когда-то от любых проявлений чувственности Шон теперь лишь недобро улыбался, натыкаясь на знакомый давящий взгляд. Они творили вместе такое, что щеки вспыхивали при одном воспоминании, по телу разливалось сладкое предвкушение, и все это происходило – с ним. С ним можно было – так, и не только так, и казалось – никто никогда не поймет, даже если попробовать рассказать, и это здорово. Ведь вы на самом деле одни, и секс – то, что оставляет вас наедине, отбрасывая последние условности и возвращая друг другу, открывая друг перед другом – целиком. Это то, что позволяет вам оставаться одним и чувствовать – я не один.
Шон и не подозревал, что без этого невозможна свобода, к которой так рвался изо всех сил столько лет. Но его мужчина показал ему и это тоже. Что значит – быть свободным.
Он осознал, что лежит на его груди, уткнувшись лбом в плечо, а горячие руки уже гладят по спине, с неторопливой вдумчивостью разминая, согревая каждую клеточку, и Шон тихо и беспомощно дышит, прижимаясь к нему, касаясь обнаженной кожи губами, пока эти руки наслаждаются его теплом. Он мог плавиться в этих мгновениях до бесконечности, снова и снова растворяясь в них – они оба могли, Шон понял это давным-давно. Что его мужчина обожает чувствовать, пусть по нему и не скажешь. Часами может вот так просто гладить Шона по спине, вдыхая запах его кожи, жадно впитывая каждое ощущение, смакуя их, как гурман изысканный напиток – и не было мгновений ярче и отчетливей, чем эти, когда Шон с такой ясностью понимал бы, что действительно нужен ему.
Взрослому и недоверчивому, саркастичному, способному весь мир взрезать остротой критического взгляда и подвергнуть сомнению, проверить на прочность любую идею и начинание, вытащив и выправив недостатки одним только взглядом. Прожившему такую долгую жизнь, полную бесценного опыта, способному и готовому делиться им каждый день, каждую минуту – ты только смотри. Ему, вот такому, Шон Миллз оказался – равным.
Я и не жил без тебя, сказал он Шону однажды, спокойно и ровно, будто не в собственных ошибках признавался, а беседовал о погоде. Но именно эта ровность тогда на миг вышибла дух, заставив сердце пропустить удар. Шон слишком сильно хотел поверить в это, так долго мечтал о том, чтобы услышать такое однажды, что сам долгое время закрывал глаза, боясь увидеть, что не ошибся – или обнаружить, что ошибался вообще во всем. Что за суровой язвительной сдержанностью и сухостью скрывается лишь она сама, а не жадная, властно приковывающая к себе темнота, измученная в одиночестве собственной жаждой.
Манящая, притягивающая тьма, лишающая воли и заставляющая мгновенно забыть обо всем, стоит лишь окунуться в нее, пугающе настоящую, будоражащую, так отличающуюся от быта наполненных живыми потоками дней. Существующая по своим законам сверхсила, открывающая доступ лишь избранным – не лучшим, а схожим с ней, и неважно, как сильно ты хочешь, и насколько тебя манит и тянет туда. Важно только, схожи вы или нет – Шон до сих пор не мог осознать толком, как у него хватило духу заупрямиться и дождаться, и продолжать верить, бессильно ходя кругами вокруг. Как не опустились руки и не смирилось отчаянное мальчишеское желание прорваться туда, оказаться тем самым, одним из них, избранных. Оказаться среди таких же, как он, получить подтверждение, что он такой же, как они – те, кто живут этой тьмой.
Маги сколько угодно могли называть темноту холодной и мертвой, Шон верил – для того, кто ее видит, она живее, чем движение дней. Верил так сильно, что сумел сделать невозможное, и теперь он здесь, и эта сила живет в нем, в них обоих, и нет ничего правильнее, чем ощущать ее.
Чувствовать, как она скользит и обволакивает их, льется с узловатых ладоней, впитываясь под кожу Шона, как вспыхивает темным заревом на дне знакомых глаз. Как она лениво ворочается внутри, позволяя ласкать и касаться хоть до утра, или прорывается наружу одним яростным всполохом, взрывая тишину ночи.
Мужская ладонь улеглась Шону на шею, большой палец погладил скулу – Шон чувствовал, как мужчина колеблется, притянуть его ближе или дать повариться в своих мыслях еще немного. Он хищно улыбнулся, чуть запрокидывая голову и отстраняясь. Раздумываешь, насколько сильно ты меня хочешь? Или сам замечтался, глядя на меня в темноте?
Следующим, что он ощутил, были горячие губы, накрывшие его рот – жаркие и жадные – влажность настойчивого языка и властность впившейся в затылок руки. Шон застонал и на миг потерял ощущение, где верх, а где низ – мир крутанулся, весь сосредоточившись в пьянящей радости поцелуя, и Шон понял, что они перекатились на бок, только когда снова открыл глаза. Задыхающийся, он вглядывался в неразличимое в темноте лицо – оно так близко, что дыхание опаляет снова и снова соприкасающиеся губы, и хватка ладони на затылке кажется и уверенной, и отчаянной одновременно. Мы одни, целуя, в тысячный раз осознал Шон. И ты – мой. Ты, такой непохожий на меня – это тот я, которого не видит больше никто.
Мужчина притянул его еще ближе и зарылся в шею, с наслаждением вдохнул запах, прижимаясь всем телом. Ладонь Шона двинулась вниз, дерзкая и уверенная, с нажимом прошлась по горячей плоти, сжала отвердевший, пульсирующий член.
Резкий прерывистый выдох – и опять поцелуй, недобрый и осторожный одновременно. Он всегда сначала осторожничал, Шон это знал, как знал и то, что он только и ждет, когда Шон заставит его забыть про контроль. Контролирующий все и всегда, способный в любой ситуации сохранять невозмутимость и трезвость мысли, он мечтал о минутах, когда Шон в очередной раз достанет его не ласками, так дерзостью или нахальством, и невозмутимость полетит к гоблинам, выпуская наружу бьющуюся внутри, взрывающую рассудок жадную тьму.
Палец Шона невинно обвел горячую головку, погладил выступающую ниже вену, заскользил вверх-вниз легкими касаниями. Мужчина хрипло дышал ему в рот, обхватив ладонями лицо Шона и целуя снова и снова, прижимаясь так, будто пытался слиться с ним всем телом.
- Нравится? – беззвучно прошептал он.
Хочешь посмотреть, к чему приведет твоя дерзость? – привычно услышал в этом Шон, улыбаясь.
- Очень, - честно выдохнул он, отрываясь от поцелуя. – Такой… огромный…
И сжал возбужденный член всей ладонью у основания.
Он знал, что услышат в его словах.
Мужчина втянул воздух сквозь зубы, на миг задержав дыхание.
- Значит, тебе повезло? – тень усмешки сквозь короткие выдохи.
Шон улыбнулся, отстраняясь, и переместился вниз, через мгновение уже прижимаясь к члену лицом, с наслаждением потерся об него – он знал, что ему это нравится, всегда нравится. Моя дерзость на сегодня определенно еще не закончилась, означал этот ответ.
- Еще как, - шепнул он вслух, накрывая губами головку, и задрожал, впитывая всем телом долгий и низкий, гортанный ответный стон.
Это было, как бесконечная игра – прочитай правду в моих словах, которые ничего не скажут прямо, поверь тому, о чем я промолчу, живи со мной тем, какого видишь во мне, а не каким я покажу себя сам. Внешняя и внутренняя сути, разделяющиеся на два параллельных мира, в которых внешняя вторична и не значит ничего, какой бы жесткой и непримиримой она ни выглядела. Каким бы неуживчивым и сложным ни был тот, кого любишь, как бы он ни старался порой быть резким в словах и язвительно-саркастичным в оценках – внутри него живет стиснутая оковами, ждущая тебя темнота, жадная и горячая. Шон смог найти к ней путь, и неважно, что остается снаружи – любые проблемы становятся шелухой, когда в твоих руках ключ от сковывающей тьму клетки, а в любимых глазах боль и вечная, нескончаемая, неутолимая жажда, которую можешь утолить ты один, и от тебя этого не скрывают.
Как бы ни восхищали зрелость, жизненный опыт и прочие его качества, одна эта открытость, кажется, перекрывает все. И с ума сходишь, только слыша его глухие стоны, его прерывистое дыхание, чувствуя горячечную ласку его рук на затылке – подталкивающих, просящих и позволяющих одновременно. Это возбуждает, как острое, отточенно сладкое знание, как слепящая уверенность, как ключ от твоей собственной клетки в его руках – ты нужен ему, и всегда будешь знать об этом. Возбуждает, даже когда его ладонь всего лишь согревает затылок.
- Мерлин… - простонал Шон, откидывая голову, не переставая двигать рукой.
- Действительно нравится? – с ноткой садизма уточнил хрипловатый голос, и сильные руки вздернули несопротивляющегося Шона вверх, позволяя рухнуть на подушки, забрасывая ногу на бедро, и от ощущения на себе тяжелого мужского тела Шон едва не закричал в голос.
Но не успел издать ни звука, снова попавший в плен настойчивых губ – он мог только стонать под напором горячего языка. Обнимать изо всех сил плечи и узкую спину, хватаясь за волосы на затылке, сжимая лицо и снова жадно двигаясь к пояснице, задыхаясь и торопливо ерзая, и когда мужчина чуть отстранился, приподнимаясь на руках, и это означало – сейчас – ждать уже не было никаких сил.
А потом он скользнул внутрь и замер, до боли впиваясь ногтями в кожу и переводя сорвавшееся дыхание – всегда в этой позе вот так замирал, Шон тоже с ума сходил от самого первого ощущения, мог только кусать губы, запрокинув голову и едва дыша – Мерлин, как хорошо. Горячая ладонь привычно легла на бедро и до боли знакомым рывком подтянула вверх, как всегда, а потом снова – жар обнаженного тела и накрывшие рот требовательные губы.
Шон знал его тело, как собственное – знал, что ему нравится, что умиротворяет, а чем нельзя злоупотреблять, потому что отдача будет бешеной. Что он обожает целовать и двигаться в нем одновременно, что не успокоится, пока Шон не начнет бессильно задыхаться под ним, цепляясь обеими руками, с силой притягивая к себе, беспомощный и расслабленный. Что, укусив мочку его уха, можно заставить его потерять ритм и вжаться в висок Шона лбом, покачиваясь, теряясь в нахлынувших ощущениях. Что, когда он распален и едва балансирует на грани, достаточно прижать зубами сосок, чтобы зарычал и сорвался, вбивая Шона в кровать.
Это казалось чудом – они знали друг друга оба, и какую бы сухую отстраненность ни видели в них другие, глядя со стороны, ничего не было горячее и ближе, чем этот мужчина, единственный, за кого Шон, не колеблясь, отдал бы жизнь и будущее. Любимый и родной, с его вечной язвительной сдержанностью и тягой анализировать все подряд, он превращался рядом с Шоном в изголодавшегося зверя, и тот купался в нем таком день за днем, ночь за ночью, не понимая, как могло когда-то все быть иначе. Как вообще могло когда-нибудь быть по-другому, если по-настоящему, в полную силу и не скрываясь, не стыдясь и восхищаясь в ответ – только с ним и здесь, и вот так.
Шон стонал и стонал, не отрываясь от его губ, жадно цепляясь изо всех сил за него, такого горячего и властного, бессвязный шепот, жаркие поцелуи по шее, по вискам и лбу, и опять на губах – еще, пожалуйста, черт, давай же. И жесткая ладонь, доводящая до пика, неумолимая и беспощадная, как ее хозяин. И тяжелое, срывающееся дыхание в шею, осторожный и долгий, невозможно нежный поцелуй – я люблю тебя. Мерлин, как я тебя люблю.
Руки мужчины вдруг сжались, обвившись вокруг плеч, ладонь горько заскользила по лицу, обводя скулы, очерчивая контуры, будто вечность не прикасалась. Шон еще не понял, в чем дело, но почувствовал, как ускользает, отдаляясь, тепло, словно все мышцы вмиг онемели, и кожа потеряла чувствительность. Он запаниковал.
- Мне так тебя не хватает, Шонни… - с прорвавшейся болью вдруг прошептал мужчина, прижимаясь лбом к его виску. – Я так устал… без тебя…
Шон попытался было закричать, но обнаружил, что не может издать ни звука. Может только биться в застывшем теле, больше не ощущая его, слыша, как все сильней и сильней отдаляется хрипловатый шепот и жар прикосновения, оставляя его в одиночестве в смыкающейся над головой тьме.

* * *

- Нет… - машинально выдохнул Шон, распахивая глаза.
Он еще чувствовал привкус и запах разгоряченного тела, и жадную ласку горячих рук, и тепло поцелуев, и… и…
Мерлин, он слишком хорошо это чувствовал.
Невидяще провел по лбу ладонью, потер висок, прикоснулся пальцем к губам. Что это было? Сердце колотилось, как сумасшедшее – успокойся, так и слышал он собственный рассудительный голос, вдохни глубже и выдохни, это сон, просто сон, ерунда всякая снится.
Никогда еще рассудительность не казалась настолько неуместной и глупой. Шон знал наверняка, что был не во сне – не бывает таких ярких снов, не бывает в них того, чего не встречал никогда и придумать не мог. Сны могут перемешивать опыт и знания, слепляя их в кажущиеся чем-то новым комки, но не показывать действительно незнакомое.
Он улыбнулся, снова прислушиваясь к тому себе, каким только что был – свободному, уверенному в своем выборе и счастливому. Добившемуся всего, о чем сейчас и мечтать страшно, признанному тем, что было для него самым важным и притягательным в жизни. Неспешные, согревающие властные руки, скользящие по его телу, хрипловатый ласкающий голос… Сплетающийся смех, перемежаемый поцелуями…
Это я? – неверяще закусил губу Шон. Там был – я? Так и будет?
Теперь в памяти всплывали детали, одна за другой – тогда Шон не обращал на них внимания, а сейчас помнил так явственно. Едва слышный шорох дождя, почти неощутимые дуновения ветра, стрекот цикад. Как будто они спали в лесу, хотя ощущения кричали – это было в доме, тело помнило мягкость широкой кровати, а слух – поскрипывания половиц. Но звуки не были похожи на доносящиеся из окна – они шли будто бы отовсюду, словно в доме не было стен, но была крыша.
Бред какой-то, потер лицо ладонями Шон, пряча улыбку. Я видел место, где буду счастлив, и какая разница, могу ли узнать его прямо сейчас? Я его видел, а значит, оно существует. Значит, я уже – там.
Слева кто-то зашевелился, стягивая на себя одеяло, и Шон машинально приподнялся на локтях – и так и застыл, глядя на спящую Лорин. На ее слегка нахмуренные во сне брови, обнаженное плечо, которое так любил целовать перед сном, на разметавшиеся по подушке пряди светлых волос. Он смотрел и смотрел, забыв, как дышать, и впервые за полтора года жизни с ней тонул напрочь в бесповоротном, убийственном ощущении, как страшно ошибся, позволив ей переехать сюда. Позволив себе забыть что-то важное, самое главное, собственную суть, отказавшись быть собой и выбрав быть с Лорин.
Пусть даже тогда ему казалось, что он выбирает жизнь, будущее и возможности вместо медленной смерти.
И тут же стало страшно – о чем это я? Так и было, я погибал здесь один, пока не пришла она и не вытащила наружу, не растормошила и не показала, как может быть – по-другому. И мне могло прийти в голову, что все это было ошибкой?
Одеяло с шорохом сползло в сторону, и Шон встал с кровати, стараясь не шуметь и не разбудить. Несколько тихих шагов, осторожно прикрытая за собой дверь балкона – уже светло, хотя солнце еще не встало, пятый час утра только – леденящий холод прутьев балконной решетки остужает разгоряченный лоб. Шон вцепился в нее, отпустившись на пол, и невидяще уставился вниз, на еще спящий двор замка.
Растерянность, страх и память душили, набрасываясь то по очереди, то скопом, растаскивая в разные стороны. И знакомый, знакомый до боли, до невозможности мужской голос из так и не отступившего до конца видения ночи, рассказывающий, усмехающийся, расслабленно шепчущий – Шон не мог не знать его обладателя. Такую горечь и такую боль вызывает то, о чем или мечтал слишком долго, придумав себе и живя с этой мечтой день за днем, или слишком давно забыл, похоронив вместе с тоской и памятью, чтобы выжить и не рехнуться. Шон знал этого мужчину. Неуживчивого и жесткого, саркастичного, склонного анализировать все подряд и представать перед окружающими безэмоциональной сухой сволочью. Скрывающего свои настоящие чувства под маской уставшего от жизни циника, логичного и сурового к каждой встреченной глупости и безалаберности. Не выносящего максимализма и юношеских метаний, последовательного, требовательного… преданного. Больше всего на свете ценящего преданность – и в себе, и в других. Не отступающего от своих идеалов и готового отдать за них жизнь.
Пальцы впились в решетку, сжавшись до боли – Шон зажмурился, с силой кусая губу, боясь выдохнуть и не удержать непрошенные, горькие злые слезы. Он знал этого мужчину. Действительно знал.
В его жизни вообще был только один мужчина, всегда. И это и был – он, тот, с кем Шон только и мог быть когда-нибудь счастлив.
- Мне так тебя не хватает, Шонни… - помимо воли всплыл в памяти едва различимый, полный горечи и тоски шепот. – Я так устал… без тебя…
Я тоже устал без тебя, с отчаянием выдохнул Шон, пряча лицо в сгибе локтя. Проклятые слезы все же рванулись наружу, но это уже было неважно – Шон глотал их, не замечая, стискивая чугунные прутья. Ты мертв, ты так далеко сейчас, а я глупец – подумал, что могу жить, не оглядываясь, оставив тебя там одного. Я не понимаю, как, но все может быть по-другому, пусть я не знаю, что там за жизнь, и куда ты ушел, когда умер – знаю только, что вход существует, и ты ждешь меня, до сих пор ждешь. Видения воздушных магов не ошибаются – я спрошу учителя, сегодня же, просто чтобы закрыть вопрос навсегда, но вообще-то мне и так известно, что он ответит – это не был сон, Крис. Это было будущее, в котором я сумею найти тебя – там. И только тогда станет – правильно, как должно было быть, если бы я не был таким тупым идиотом, если бы не заупрямился и ушел из замка вместе с тобой. Если бы не поверил, что ошибался, пытаясь отделить тебя столько времени от твоих же масок.
Если бы не сдался еще тогда.
Порывы утреннего ветра холодили плечи, и за рекой пробивался первый луч солнца, Шон слышал шорох листвы и хлопанье птичьих крыльев. Мир, в котором тебя никогда не будет, невольно подумал он. Чужой для тебя мир. Как он может быть родным – для меня? Что я делаю здесь столько времени, если ты ждешь меня – там?
Отдаешь оставшиеся долги? – будто наяву, услышал он хмыкающий мужской голос, негромкий, с едва различимой хрипотцой.
Долгов – куча, мрачно согласился Шон. Сегодня мы едем в Лондон, я и Лорин – семья будущих центральных контактеров и кураторов столицы Волшебного Мира. Сегодня закончится этот замок и начнется то, что позволит закрыть все долги окончательно. Этот мир хочет, чтобы я заплатил по счетам, прежде чем уйти и вернуться к себе? Ему нужен тот, кто сделает невозможное на пути объединения двух рас? Что ж, он получит желаемое. Я вывернусь наизнанку, но сделаю все, чего бы мне это ни стоило.
Потому что теперь я знаю, что ждет меня впереди. И это стоит даже того, чтобы – жить.
Еще какое-то время.