"Оставь меня в раю средь любви, средь печали - я все тебе спою, что узнаю о нем." (с)
Название: содержит спойлер, и потому заменено на Перепутье
Жанр: вероятно, романс
Размер: мини
Заказчик: -
Время действия: зима за два года до начала 1 главы
читать дальше* * *
Это начинается зимой, вместе с укутывающими замок по утрам холодами.
Ты не можешь сказать точно, что именно происходит, но ходишь, будто в тумане, глядя на все со стороны и силясь снова ощутить себя внутри событий. Каждый прожитый миг отчетливо яркий и острый, наполненный невозможно четкими ощущениями – что-то похожее было в детстве и давно забылось, а теперь вдруг обрушилось снова, и ты не понимаешь даже, радует тебя это или пугает.
Можно было бы поверить, что ты, как воздушные маги, чувствуешь предвестия будущего, но ты не воздушный маг, а, значит, такого не может быть. Тем не менее, когда несколько дней спустя на занятиях вдруг объявляется новенькая и решительно садится у всех на виду, не стесняясь, ты смотришь на нее и прикусываешь губы, пряча улыбку. Тебе было известно, что что-то грядет – оказалось, грядет она, ходячая смелость и настойчивое тепло в обращенном к каждому взгляде.
Тебя это радует.
Ты наблюдаешь за ней день за днем, и ощущение грядущего не уменьшается – лишь нарастает все сильней, сбивая с толку. На нее приятно смотреть – это то, что ты знаешь наверняка – и ты смотришь, не гадая и не думая, привычно находя ее взглядом при каждой встрече и наслаждаясь возможностью просто смотреть. Узнавая о ней все больше и больше.
Очень скоро ты выучиваешь, что у нее цепкий взгляд и открытая улыбка, от которой будто шибает волной тепла – так, что можно только стоять в стороне и, замерев, провожать прикипевшим взглядом. Что у нее крепкая и решительная хватка, и тебе очень странно понимать, что она сильная – очень сильная, не по-женски, при всей ее кажущейся мягкости и округлости. Тебе кажется, что ты восхищенно стекленеешь от одного только осознания, что можно быть таким сильным – внутренне – как несгибаемый монолит, в замке с ней некому в этом сравниться. Ты думаешь о том, что еще долго будет некому.
Она улыбается кому-то, фыркает, щуря глаза, а тебя завораживает мысль, что она может взглядом гнуть деревья, наверное, если захочет. Ты не знаешь, известно ли ей об этом. Наверное, нет. Ты наблюдаешь за ней из дальних углов, засев там в тихой засаде, чтобы никто не мешал, смотришь на нее, как восхищенный зритель на сцену – тебе кажется, что тебя невозможно заметить. Ты не хочешь, чтобы тебя замечали – достаточно просто смотреть. Ее смех, адресованный кому-то, говорит тебе – смотри, такое тоже бывает – и ты сидишь и проникаешься этим чувством до кончиков пальцев, вместе с уверенностью, что именно это и требовалось понять.
Тебе ничего не нужно, кроме этого чувства и этой уверенности. Мир и так повернулся совсем другим ракурсом только от одного того, что, оказывается, в нем есть – она. Ты соглашаешься признать, что сила, подобная ей, существует, что талант, подобный тому, которым она владеет, восхищает и привлекает тебя, и что если тебе и хотелось бы от своего пути и своей жизни чего-нибудь, так это стать в будущем хотя бы десятой долей того, чем она является уже сейчас.
Ты признаешь все это, но гнетущее подспудное беспокойство предвестий и яркость ощущений от этого не уменьшаются. И у тебя нет идей о том, что нужно сделать. Чего от тебя хочет мир, если не этого.
Твои сны теперь, как давно привычный хаос, который вдруг взялся взламываться в непривычную сторону – просыпаясь каждое утро, ты тратишь несколько минут на то, чтобы вспомнить, кто ты и где находишься, и осознать, что ни одно из приснившихся тебе чувств не может быть истинным. Осознания даются все тяжелее с каждым прожитым утром, и в один из дней ты вплотную подходишь к грани, за которой, как ты знаешь, нестабильные маги выбирают верить в несуществующее, отказавшись от тусклой реальности. Ты признаешься себе, что неподвластные разуму сны довели тебя до границы безумия, а еще в том, что ты – нестабильный маг.
Разговор об этом с мистером Драко ни к чему не приводит.
- Нестабильность – это когда видишь то, чего не существует, - задумчиво говорит он, и тебя угнетает твоя неспособность назвать по имени то, что мерцает в его глазах. – А не когда видишь то, чего другие не видят. Разве ты можешь точно сказать, что это первое, а не второе?
Ты не можешь сейчас сказать точно вообще ничего. Ничего, кроме того, что тебя разрывает на части ощущением, которое ты не в состоянии даже определить, и что еще немного, и ты согласишься на что угодно, лишь бы узнать, как от него избавиться.
К остальным учителям ты не идешь – они тебе сейчас и вовсе не помощники.
Однажды – об этом никто не знает, и незачем никому знать – ты тайком приходишь ночью к школьному памятнику, чтобы спросить о том, о чем нельзя спрашивать магов Воздуха, познавших вечность. Но, по логике вещей, тебе не дано слышать будущее, и поэтому ты приходишь спросить у того, кому дано знать его наверняка – и к гоблинам все негласные запреты и ограничения.
Ты ничего не успеваешь сказать, еще только подбирая слова, а он смотрит тебе в глаза, уже все про тебя зная, и удивительно, но в его взгляде нет ни насмешки, ни злости на никчемных молодых магов. Тебе почему-то кажется, что должна быть – ты сейчас ничем не лучше, чем был он, когда перешагнул свою грань – но, видимо, за этой гранью все становятся противоположностью, а, может, ему просто действительно дано знать истину наверняка. Он молчит, мистер Уоткинс – Джеральд – у тебя язык не поворачивается говорить ему "мистер", он выглядит младше тебя, и ты ловишь себя на дурацкой мысли, что, должно быть, с ума ведь сойти можно – живя вот так, глядя из смерти в жизнь каждый день на таких, как вы все.
- Это правда, - наконец произносит он, негромко и мягко, и ты на миг столбенеешь от того, что отчетливо различаешь в его взгляде сочувствие. – Все, что ты видишь – хоть и думаешь, что магам твоей стихии не дано видеть – правда.
Это не может быть правдой, потому что твои сны полны чувств, которые ты и не мечтаешь когда-нибудь испытать, а некоторые и не жаждешь испытывать.
- Не верю, - искренне отвечаешь ты. – Мне снятся сны обо мне, но это не я. Я там… - ты задумываешься в попытке подобрать нужное слово, – слишком…
- …в центре внимания? – Джеральд фыркает. – Страшная штука – сила. Страшно, когда на тебя равняются. Когда приходится быть ориентиром. Когда не имеет значения, хочешь ли этого ты.
Ты долго смотришь на нетающие снежинки на его рукаве.
- Я не хочу, - шепчешь, наконец, все еще надеясь, что он скажет тебе что-нибудь, что поможет примириться с видениями.
Но Джеральд только переводит взгляд вверх, и ты понимаешь, что он вот-вот вернется в свою дымку, и разговор кончится.
- Она кажется тебе сильной? – догоняет тебя в спину его вопрос, когда ты уже уходишь.
Отвечать глупо – ответ слишком очевиден. Она уникальный маг.
- Но она всего лишь ступенька к тому, чем станешь ты, - ровно говорит Джеральд. – Ты – намного больше. Есть много вариантов будущего – я вижу их все, в твоих снах лишь отголоски некоторых, но для каждого из них есть своя реальность, в которой он – правда. Ты не знаешь, какой вариант достанется твоему миру, но, пока тебе показывают их все по очереди, ты можешь выбирать, в каком мире жить. Ты на перепутье, и боишься выбрать себя, ты цепляешься за то, во что привычней верить, а перепутье бьется с размаху в твои сны, потому что еще немного, и выбирать станет поздно.
Ты не понимаешь, о чем он говорит, уцепившись за первую же фразу. Она не может быть ступенькой. Она...
- Она – отражение тебя, - шепчет Джеральд, глядя тебе в глаза – от его взгляда у тебя мурашки ползут по спине, и ты, кажется, понимаешь, почему не стоит лишний раз лезть разговаривать с мертвыми магами. – Вы, маги одной стихии, выбирающие друг друга, всегда одинаковы в своем страхе – вы боитесь посмотреть на себя и увидеть больше, чем тень в углу комнаты. Она – такая, как есть, со всем ее величием – твое отражение, уменьшенное во много раз. Научись видеть себя или смирись с неизбежностью, и перепутье закончится, а будущее уйдет из твоих снов.
Разговор выматывает тебя так, что на следующий день ты впервые не идешь на занятия – просто вообще не выходишь из комнаты, предпочтя одиночество. Ты прокручиваешь в голове слова давно умершего мага, запутываясь все сильнее в хитросплетениях возможного смысла, и теперь ты пытаешься представить ее рядом с тобой – но даже само предположение об этом звучит слишком смешно, чтобы быть правдой. Ей определенно нечего делать здесь – такие женщины, как бриллиант, находят себе ту оправу, которая оттеняет их по достоинству.
Ты криво усмехаешься, поймав себя на этой мысли – ты впервые прямо проговариваешь, что она слишком хороша для тебя. Но это правда – она не для таких, как ты.
Вы сталкиваетесь назавтра в гостиной, случайно, она разговаривает с Натаном и Домиником, сидя на полу рядом с их шахматным столиком, и у нее бесподобно красивые руки. Она смеется в ответ на какую-то шутку Доминика, пряча лицо в ладонях, ее плечи вздрагивают, Дом бросает на нее теплые взгляды, он очевидно смущен – ты не слышишь, что она наговорила ему, но предполагаешь, чего стоит смутить самого вменяемого из старших магов школы. Ты не знаешь только, откуда она взялась здесь – такая – свалилась вам на головы, и что делать тебе, если от ее смеха, кажется, веет физически ощутимым теплом. Если ты смотришь на то, как ее пальцы машинально теребят цепочку на шее, скользя по вырезу блузки, и почти наяву видишь, как ее грудь тихо вздымается в полумраке, когда она спит, уютно устроившись рядом с тобой.
Она кажется уютной – вся, и к этому невозможно быть готовым. Наверное, учитель прав, и ощущение уюта, возможное и почти свершившееся, для неприкаянного стихийного мага, привыкшего выживать, всегда будет, как удар под дых. Ничто не вышибает так сильно, как чувство, что где-то рядом, неотъемлемое и безоглядное – твое, пусть оно никак не может быть твоим, но ты чувствуешь, что – твое, будто в нем часть тебя, и ты уже согласен любить и не способен отказаться от этого.
Ночью ты закрываешь глаза, в полудреме ощущая губами бархатистое тепло ее кожи, с наслаждением запуская мысленно руки в локоны ее иссиня-черных волос. Это похоже на самоистязание, потому что ты помнишь, что все это – фантазия, которая, может, и стала бы правдой, но ты понятия не имеешь, каким образом. Джеральд сказал – вариантов будущего немало, и каждый из них правда в каком-то из миров. Если это так, то ты отчаянно хочешь выбрать мир, в котором ее близость может быть вот такой – естественной и неотъемлемой. Вот только даже в фантазиях ты не можешь представить себе, кем тебе надо быть, чтобы она и вправду могла бы быть рядом.
Ты проваливаешься, наконец, в сон, измучившись мыслями, и он подхватывает и несет тебя в очередные миры, и сегодня ты видишь в них могилы. Не понимая, кто там – ты, она или кто-то, очень-очень вам важный – ты понимаешь лишь то, что миров с могилами великое множество, и что почему-то и от вас тоже может зависеть, кто в них окажется. И окажется ли кто-нибудь.
Круговерть ускоряется, а потом все вдруг будто обрушивается в тишину совсем другого видения. Там ты видишь ее лицо – более округлое и мягкое, чем сейчас, и совсем другую улыбку – она никогда так не улыбалась на твоей памяти. Она склоняется – теперь ты видишь и это – над колыбелью в темноте спальни, тихо воркует, уговаривая, покачивая, у нее полные руки и от нее веет тихим счастьем, уверенностью и покоем, незыблемым, неопровержимым, без тени сомнений.
Она знает, что за ее спиной – ты.
Ты – это тот тыл, на котором зиждется не только она, та, кого ты считаешь сильнее себя в порядки раз, но и ваш ребенок – Мерлин, у вас могут быть дети. Ты отводишь прядь волос с ее шеи и тихонько касаешься губами обнаженной кожи, она фыркает и трется виском о твой висок, протянув палец к разглядывающему вас во все глаза малышу. От нее пахнет молоком и теплом, и это странно до боли и непривычно – осознавать, что ты на самом деле сметешь любого, кто посмеет нарушить ваш мир, и при этом, что каждое мгновение здесь – как священное таинство.
В мире, где ты – глава семьи, и где все это – твое. Где нужно всего лишь разрешить себе – быть.
Утром ты долго в упор смотришь в зеркало, склонив голову, не понимая, почему тебе кажется, что ты видишь себя впервые в жизни. Это невозможно никому объяснить, но тебе и не нужно никого ни в чем убеждать. Достаточно просто знать – и разрешить себе действовать, пока ты помнишь и веришь.
Предвестия перепутья теперь слышны так отчетливо, что тебе кажется – они аж звенят в напряженном воздухе вокруг тебя, искрят так, что – как только остальные этих искр не замечают. У тебя перехватывает дыхание на каждом вдохе, каждый шаг теперь кажется судьбоносным, и думать – выбирать, решать, анализировать – уже совсем невозможно, можно только идти вперед, глядя на то, что встретишь.
Ждать до занятий нет никакой возможности, поэтому ты находишь ее в общей гостиной за завтраком – как всегда, переговаривающейся с кем-то, на этот раз с Рэем Робинсоном. Ты окидываешь их взглядом и молча усаживаешься рядом за их столик, смутно догадываясь, что выглядишь, наверное, странно, вломившись на чужую территорию вот так, словно что-то стряслось. Но у тебя и вправду что-то стряслось, поэтому уже нет выбора, кроме как – наплевать на все и вломиться.
Рэй пытливо смотрит на тебя, и ты чувствуешь дыхание мира, в котором будто бы претендуешь на что-то, чем он не согласен делиться, но тебе смешна сама мысль о дележке – это бред, потому что здесь никто из вас не принадлежит никому. И не будет принадлежать. Вся ваша история совсем о другом, хотя в это мгновение тебе иррационально кажется, что Рэй Робинсон не совсем был бы с этим согласен, и лучше бы, чтобы кто-нибудь объяснил ему это сейчас – пока ему тоже не стало поздно выбирать. Пока перепутье еще бьется с размаху и в его сны тоже, а он балансирует на собственной грани, не понимая, что, даже отказываясь от осознанного выбора, все равно выбирает единственный из миров.
На миг тебя вновь накрывает, как удушьем, предощущением будущего, и становится до рези в глазах ярко и отчетливо видно, что вы вообще все здесь – на перепутье. Что Рэй рядом с вами неслучаен тоже, а еще – что, помимо нее, в твоей жизни когда-нибудь будет еще кто-то важный, такой же, как ты – как она – уникальный и сильный, и близкий, и, главное – что, возможно, все эти видения несовместимы друг с другом, каждое из них принадлежит отдельному миру, и, выбирая одно, ты отказываешься от всех остальных. И понятия не имеешь, какой вдох, жест, взгляд или какое твое слово сейчас качнут весы в какую-то из сторон – так, что реальность покатится в выбранном направлении, и перепутье закончится.
А ты не сможешь понять, какой именно из миров уже выбран. Никто из вас не сможет, пока не окажется в нем.
Рэй недоверчиво поглядывает в твою сторону, но, что бы он себе ни думал сейчас, ты вдруг понимаешь, что никогда не станешь с ним воевать. Ни за кого.
Что воевать – тебе с ним – это неправильно в любой из реальностей.
Она хмыкает, глядя на вас, машинально заправляет выбившуюся прядь волос за ухо и смотрит на тебя – в упор. Просто смотрит, неприкрыто скользя взглядом по твоему лицу так, что ты забываешь о Робинсоне, и тебя бросает в жар.
- Привет, - севшим голосом шепчешь ты, стараясь говорить уверенно и не отводя глаз.
Она протягивает руку через стол, осторожно накрывает ладонью твои пальцы – будто тебе мало одних ее взглядов – и улыбается, склонив голову к плечу, по-прежнему глядя на тебя. Она очень смелая – у тебя хватило духу прийти сюда, а у нее хватит на то, чтобы сказать все то, о чем ты промолчишь.
И что бы там ни было дальше, ты вдруг чувствуешь, что выбор уже сделан – вами обоими – и еще, что это именно тот выбор, нужный, который и было так страшно не заметить и упустить. Ты не знаешь, в чем он заключался, но это и не важно – достаточно того, что он уже сделан.
- Привет, - смущенно улыбается она в ответ, и в ее глазах бьется тебе навстречу искрами целый мир, новый и неизведанный. – Мне про тебя рассказывали – ты же Марта, да? А я Линдс.
У нее потрясающе красивое имя.
Жанр: вероятно, романс
Размер: мини
Заказчик: -
Время действия: зима за два года до начала 1 главы
читать дальше* * *
Это начинается зимой, вместе с укутывающими замок по утрам холодами.
Ты не можешь сказать точно, что именно происходит, но ходишь, будто в тумане, глядя на все со стороны и силясь снова ощутить себя внутри событий. Каждый прожитый миг отчетливо яркий и острый, наполненный невозможно четкими ощущениями – что-то похожее было в детстве и давно забылось, а теперь вдруг обрушилось снова, и ты не понимаешь даже, радует тебя это или пугает.
Можно было бы поверить, что ты, как воздушные маги, чувствуешь предвестия будущего, но ты не воздушный маг, а, значит, такого не может быть. Тем не менее, когда несколько дней спустя на занятиях вдруг объявляется новенькая и решительно садится у всех на виду, не стесняясь, ты смотришь на нее и прикусываешь губы, пряча улыбку. Тебе было известно, что что-то грядет – оказалось, грядет она, ходячая смелость и настойчивое тепло в обращенном к каждому взгляде.
Тебя это радует.
Ты наблюдаешь за ней день за днем, и ощущение грядущего не уменьшается – лишь нарастает все сильней, сбивая с толку. На нее приятно смотреть – это то, что ты знаешь наверняка – и ты смотришь, не гадая и не думая, привычно находя ее взглядом при каждой встрече и наслаждаясь возможностью просто смотреть. Узнавая о ней все больше и больше.
Очень скоро ты выучиваешь, что у нее цепкий взгляд и открытая улыбка, от которой будто шибает волной тепла – так, что можно только стоять в стороне и, замерев, провожать прикипевшим взглядом. Что у нее крепкая и решительная хватка, и тебе очень странно понимать, что она сильная – очень сильная, не по-женски, при всей ее кажущейся мягкости и округлости. Тебе кажется, что ты восхищенно стекленеешь от одного только осознания, что можно быть таким сильным – внутренне – как несгибаемый монолит, в замке с ней некому в этом сравниться. Ты думаешь о том, что еще долго будет некому.
Она улыбается кому-то, фыркает, щуря глаза, а тебя завораживает мысль, что она может взглядом гнуть деревья, наверное, если захочет. Ты не знаешь, известно ли ей об этом. Наверное, нет. Ты наблюдаешь за ней из дальних углов, засев там в тихой засаде, чтобы никто не мешал, смотришь на нее, как восхищенный зритель на сцену – тебе кажется, что тебя невозможно заметить. Ты не хочешь, чтобы тебя замечали – достаточно просто смотреть. Ее смех, адресованный кому-то, говорит тебе – смотри, такое тоже бывает – и ты сидишь и проникаешься этим чувством до кончиков пальцев, вместе с уверенностью, что именно это и требовалось понять.
Тебе ничего не нужно, кроме этого чувства и этой уверенности. Мир и так повернулся совсем другим ракурсом только от одного того, что, оказывается, в нем есть – она. Ты соглашаешься признать, что сила, подобная ей, существует, что талант, подобный тому, которым она владеет, восхищает и привлекает тебя, и что если тебе и хотелось бы от своего пути и своей жизни чего-нибудь, так это стать в будущем хотя бы десятой долей того, чем она является уже сейчас.
Ты признаешь все это, но гнетущее подспудное беспокойство предвестий и яркость ощущений от этого не уменьшаются. И у тебя нет идей о том, что нужно сделать. Чего от тебя хочет мир, если не этого.
Твои сны теперь, как давно привычный хаос, который вдруг взялся взламываться в непривычную сторону – просыпаясь каждое утро, ты тратишь несколько минут на то, чтобы вспомнить, кто ты и где находишься, и осознать, что ни одно из приснившихся тебе чувств не может быть истинным. Осознания даются все тяжелее с каждым прожитым утром, и в один из дней ты вплотную подходишь к грани, за которой, как ты знаешь, нестабильные маги выбирают верить в несуществующее, отказавшись от тусклой реальности. Ты признаешься себе, что неподвластные разуму сны довели тебя до границы безумия, а еще в том, что ты – нестабильный маг.
Разговор об этом с мистером Драко ни к чему не приводит.
- Нестабильность – это когда видишь то, чего не существует, - задумчиво говорит он, и тебя угнетает твоя неспособность назвать по имени то, что мерцает в его глазах. – А не когда видишь то, чего другие не видят. Разве ты можешь точно сказать, что это первое, а не второе?
Ты не можешь сейчас сказать точно вообще ничего. Ничего, кроме того, что тебя разрывает на части ощущением, которое ты не в состоянии даже определить, и что еще немного, и ты согласишься на что угодно, лишь бы узнать, как от него избавиться.
К остальным учителям ты не идешь – они тебе сейчас и вовсе не помощники.
Однажды – об этом никто не знает, и незачем никому знать – ты тайком приходишь ночью к школьному памятнику, чтобы спросить о том, о чем нельзя спрашивать магов Воздуха, познавших вечность. Но, по логике вещей, тебе не дано слышать будущее, и поэтому ты приходишь спросить у того, кому дано знать его наверняка – и к гоблинам все негласные запреты и ограничения.
Ты ничего не успеваешь сказать, еще только подбирая слова, а он смотрит тебе в глаза, уже все про тебя зная, и удивительно, но в его взгляде нет ни насмешки, ни злости на никчемных молодых магов. Тебе почему-то кажется, что должна быть – ты сейчас ничем не лучше, чем был он, когда перешагнул свою грань – но, видимо, за этой гранью все становятся противоположностью, а, может, ему просто действительно дано знать истину наверняка. Он молчит, мистер Уоткинс – Джеральд – у тебя язык не поворачивается говорить ему "мистер", он выглядит младше тебя, и ты ловишь себя на дурацкой мысли, что, должно быть, с ума ведь сойти можно – живя вот так, глядя из смерти в жизнь каждый день на таких, как вы все.
- Это правда, - наконец произносит он, негромко и мягко, и ты на миг столбенеешь от того, что отчетливо различаешь в его взгляде сочувствие. – Все, что ты видишь – хоть и думаешь, что магам твоей стихии не дано видеть – правда.
Это не может быть правдой, потому что твои сны полны чувств, которые ты и не мечтаешь когда-нибудь испытать, а некоторые и не жаждешь испытывать.
- Не верю, - искренне отвечаешь ты. – Мне снятся сны обо мне, но это не я. Я там… - ты задумываешься в попытке подобрать нужное слово, – слишком…
- …в центре внимания? – Джеральд фыркает. – Страшная штука – сила. Страшно, когда на тебя равняются. Когда приходится быть ориентиром. Когда не имеет значения, хочешь ли этого ты.
Ты долго смотришь на нетающие снежинки на его рукаве.
- Я не хочу, - шепчешь, наконец, все еще надеясь, что он скажет тебе что-нибудь, что поможет примириться с видениями.
Но Джеральд только переводит взгляд вверх, и ты понимаешь, что он вот-вот вернется в свою дымку, и разговор кончится.
- Она кажется тебе сильной? – догоняет тебя в спину его вопрос, когда ты уже уходишь.
Отвечать глупо – ответ слишком очевиден. Она уникальный маг.
- Но она всего лишь ступенька к тому, чем станешь ты, - ровно говорит Джеральд. – Ты – намного больше. Есть много вариантов будущего – я вижу их все, в твоих снах лишь отголоски некоторых, но для каждого из них есть своя реальность, в которой он – правда. Ты не знаешь, какой вариант достанется твоему миру, но, пока тебе показывают их все по очереди, ты можешь выбирать, в каком мире жить. Ты на перепутье, и боишься выбрать себя, ты цепляешься за то, во что привычней верить, а перепутье бьется с размаху в твои сны, потому что еще немного, и выбирать станет поздно.
Ты не понимаешь, о чем он говорит, уцепившись за первую же фразу. Она не может быть ступенькой. Она...
- Она – отражение тебя, - шепчет Джеральд, глядя тебе в глаза – от его взгляда у тебя мурашки ползут по спине, и ты, кажется, понимаешь, почему не стоит лишний раз лезть разговаривать с мертвыми магами. – Вы, маги одной стихии, выбирающие друг друга, всегда одинаковы в своем страхе – вы боитесь посмотреть на себя и увидеть больше, чем тень в углу комнаты. Она – такая, как есть, со всем ее величием – твое отражение, уменьшенное во много раз. Научись видеть себя или смирись с неизбежностью, и перепутье закончится, а будущее уйдет из твоих снов.
Разговор выматывает тебя так, что на следующий день ты впервые не идешь на занятия – просто вообще не выходишь из комнаты, предпочтя одиночество. Ты прокручиваешь в голове слова давно умершего мага, запутываясь все сильнее в хитросплетениях возможного смысла, и теперь ты пытаешься представить ее рядом с тобой – но даже само предположение об этом звучит слишком смешно, чтобы быть правдой. Ей определенно нечего делать здесь – такие женщины, как бриллиант, находят себе ту оправу, которая оттеняет их по достоинству.
Ты криво усмехаешься, поймав себя на этой мысли – ты впервые прямо проговариваешь, что она слишком хороша для тебя. Но это правда – она не для таких, как ты.
Вы сталкиваетесь назавтра в гостиной, случайно, она разговаривает с Натаном и Домиником, сидя на полу рядом с их шахматным столиком, и у нее бесподобно красивые руки. Она смеется в ответ на какую-то шутку Доминика, пряча лицо в ладонях, ее плечи вздрагивают, Дом бросает на нее теплые взгляды, он очевидно смущен – ты не слышишь, что она наговорила ему, но предполагаешь, чего стоит смутить самого вменяемого из старших магов школы. Ты не знаешь только, откуда она взялась здесь – такая – свалилась вам на головы, и что делать тебе, если от ее смеха, кажется, веет физически ощутимым теплом. Если ты смотришь на то, как ее пальцы машинально теребят цепочку на шее, скользя по вырезу блузки, и почти наяву видишь, как ее грудь тихо вздымается в полумраке, когда она спит, уютно устроившись рядом с тобой.
Она кажется уютной – вся, и к этому невозможно быть готовым. Наверное, учитель прав, и ощущение уюта, возможное и почти свершившееся, для неприкаянного стихийного мага, привыкшего выживать, всегда будет, как удар под дых. Ничто не вышибает так сильно, как чувство, что где-то рядом, неотъемлемое и безоглядное – твое, пусть оно никак не может быть твоим, но ты чувствуешь, что – твое, будто в нем часть тебя, и ты уже согласен любить и не способен отказаться от этого.
Ночью ты закрываешь глаза, в полудреме ощущая губами бархатистое тепло ее кожи, с наслаждением запуская мысленно руки в локоны ее иссиня-черных волос. Это похоже на самоистязание, потому что ты помнишь, что все это – фантазия, которая, может, и стала бы правдой, но ты понятия не имеешь, каким образом. Джеральд сказал – вариантов будущего немало, и каждый из них правда в каком-то из миров. Если это так, то ты отчаянно хочешь выбрать мир, в котором ее близость может быть вот такой – естественной и неотъемлемой. Вот только даже в фантазиях ты не можешь представить себе, кем тебе надо быть, чтобы она и вправду могла бы быть рядом.
Ты проваливаешься, наконец, в сон, измучившись мыслями, и он подхватывает и несет тебя в очередные миры, и сегодня ты видишь в них могилы. Не понимая, кто там – ты, она или кто-то, очень-очень вам важный – ты понимаешь лишь то, что миров с могилами великое множество, и что почему-то и от вас тоже может зависеть, кто в них окажется. И окажется ли кто-нибудь.
Круговерть ускоряется, а потом все вдруг будто обрушивается в тишину совсем другого видения. Там ты видишь ее лицо – более округлое и мягкое, чем сейчас, и совсем другую улыбку – она никогда так не улыбалась на твоей памяти. Она склоняется – теперь ты видишь и это – над колыбелью в темноте спальни, тихо воркует, уговаривая, покачивая, у нее полные руки и от нее веет тихим счастьем, уверенностью и покоем, незыблемым, неопровержимым, без тени сомнений.
Она знает, что за ее спиной – ты.
Ты – это тот тыл, на котором зиждется не только она, та, кого ты считаешь сильнее себя в порядки раз, но и ваш ребенок – Мерлин, у вас могут быть дети. Ты отводишь прядь волос с ее шеи и тихонько касаешься губами обнаженной кожи, она фыркает и трется виском о твой висок, протянув палец к разглядывающему вас во все глаза малышу. От нее пахнет молоком и теплом, и это странно до боли и непривычно – осознавать, что ты на самом деле сметешь любого, кто посмеет нарушить ваш мир, и при этом, что каждое мгновение здесь – как священное таинство.
В мире, где ты – глава семьи, и где все это – твое. Где нужно всего лишь разрешить себе – быть.
Утром ты долго в упор смотришь в зеркало, склонив голову, не понимая, почему тебе кажется, что ты видишь себя впервые в жизни. Это невозможно никому объяснить, но тебе и не нужно никого ни в чем убеждать. Достаточно просто знать – и разрешить себе действовать, пока ты помнишь и веришь.
Предвестия перепутья теперь слышны так отчетливо, что тебе кажется – они аж звенят в напряженном воздухе вокруг тебя, искрят так, что – как только остальные этих искр не замечают. У тебя перехватывает дыхание на каждом вдохе, каждый шаг теперь кажется судьбоносным, и думать – выбирать, решать, анализировать – уже совсем невозможно, можно только идти вперед, глядя на то, что встретишь.
Ждать до занятий нет никакой возможности, поэтому ты находишь ее в общей гостиной за завтраком – как всегда, переговаривающейся с кем-то, на этот раз с Рэем Робинсоном. Ты окидываешь их взглядом и молча усаживаешься рядом за их столик, смутно догадываясь, что выглядишь, наверное, странно, вломившись на чужую территорию вот так, словно что-то стряслось. Но у тебя и вправду что-то стряслось, поэтому уже нет выбора, кроме как – наплевать на все и вломиться.
Рэй пытливо смотрит на тебя, и ты чувствуешь дыхание мира, в котором будто бы претендуешь на что-то, чем он не согласен делиться, но тебе смешна сама мысль о дележке – это бред, потому что здесь никто из вас не принадлежит никому. И не будет принадлежать. Вся ваша история совсем о другом, хотя в это мгновение тебе иррационально кажется, что Рэй Робинсон не совсем был бы с этим согласен, и лучше бы, чтобы кто-нибудь объяснил ему это сейчас – пока ему тоже не стало поздно выбирать. Пока перепутье еще бьется с размаху и в его сны тоже, а он балансирует на собственной грани, не понимая, что, даже отказываясь от осознанного выбора, все равно выбирает единственный из миров.
На миг тебя вновь накрывает, как удушьем, предощущением будущего, и становится до рези в глазах ярко и отчетливо видно, что вы вообще все здесь – на перепутье. Что Рэй рядом с вами неслучаен тоже, а еще – что, помимо нее, в твоей жизни когда-нибудь будет еще кто-то важный, такой же, как ты – как она – уникальный и сильный, и близкий, и, главное – что, возможно, все эти видения несовместимы друг с другом, каждое из них принадлежит отдельному миру, и, выбирая одно, ты отказываешься от всех остальных. И понятия не имеешь, какой вдох, жест, взгляд или какое твое слово сейчас качнут весы в какую-то из сторон – так, что реальность покатится в выбранном направлении, и перепутье закончится.
А ты не сможешь понять, какой именно из миров уже выбран. Никто из вас не сможет, пока не окажется в нем.
Рэй недоверчиво поглядывает в твою сторону, но, что бы он себе ни думал сейчас, ты вдруг понимаешь, что никогда не станешь с ним воевать. Ни за кого.
Что воевать – тебе с ним – это неправильно в любой из реальностей.
Она хмыкает, глядя на вас, машинально заправляет выбившуюся прядь волос за ухо и смотрит на тебя – в упор. Просто смотрит, неприкрыто скользя взглядом по твоему лицу так, что ты забываешь о Робинсоне, и тебя бросает в жар.
- Привет, - севшим голосом шепчешь ты, стараясь говорить уверенно и не отводя глаз.
Она протягивает руку через стол, осторожно накрывает ладонью твои пальцы – будто тебе мало одних ее взглядов – и улыбается, склонив голову к плечу, по-прежнему глядя на тебя. Она очень смелая – у тебя хватило духу прийти сюда, а у нее хватит на то, чтобы сказать все то, о чем ты промолчишь.
И что бы там ни было дальше, ты вдруг чувствуешь, что выбор уже сделан – вами обоими – и еще, что это именно тот выбор, нужный, который и было так страшно не заметить и упустить. Ты не знаешь, в чем он заключался, но это и не важно – достаточно того, что он уже сделан.
- Привет, - смущенно улыбается она в ответ, и в ее глазах бьется тебе навстречу искрами целый мир, новый и неизведанный. – Мне про тебя рассказывали – ты же Марта, да? А я Линдс.
У нее потрясающе красивое имя.
@темы: Сайд-стори, Личное творчество
-
-
12.01.2011 в 12:24Спасибо))
отчего Джеральд так много ей рассказал? Он долго не разговаривал ни с кем, а Марту выбрал, чтобы ээээ... приободрить? укрепить в ее сути? поддержать?
Да я не думаю, что он так уж долго ни с кем не разговаривал, а если и бывает немногословен, то по своим причинам. Вряд ли к нему все приходили вот так, как Марта, а тем, кто приходил, он, может, и не отказывал, неизвестно же. К тому же, он спокойно общался потом кучу времени с Шоном, например.
-
-
24.03.2011 в 23:51-
-
29.03.2011 в 00:14-
-
15.07.2012 в 06:53как ты нас разыграла)))